Смерть во спасение

— Нельзя всё и всех уничтожать, — убеждал он великого хана. — Пусть покорённые народы живут и развиваются, пусть имеют своих богов, но и пусть работают, чтобы кормить и содержать нас. А мы станем управлять ими, внушать им покорность, устранять неугодных. Мы отныне их властители, они должны привыкнуть к этой мысли и везти нам свои меды, меха, шкуры, скот, хлеба, всё, чем они владеют. Я буду владеть Русью, Гуюк пусть завоёвывает Европу, мы поделим меж собой этот мир и создадим такую же великую империю, как был Рим больше тысячелетия назад...

Угедей был уже стар. Он ничего не знал о Риме и плохо представлял себе Европу. Но он сразу же уловил главную мысль Батыя, и она ему понравилась. Чингисхан забирал золото и уничтожал город вместе с людьми. И в этом имелся свой резон: никто потом не мог отомстить за разор и убийство. Но если можно приучить людей, как собак или овец, служить им, то это лучше.

   — Но разве можно выучить людей служить, как собак? — задал единственный вопрос великий хан, и на его бесстрастном лице впервые возникла детская гримаска удивления.

   — Можно, мой хан! — торжественно произнёс Батый.

Угедей долго молчал, словно пробуя на зуб эту возможность. Или просто думал о чём-то другом. Например, стоит ли им отступать от законов, созданных его отцом Темучином? Сын Чингисхана был уже стар, и мысли плохо его слушались: рвались, расползались в стороны. Он с самого начала не хотел второй Орды, ибо, умирая, отец заповедовал всю власть держать в кулаке. Со сжатыми кулачками он и родился, и никто при его жизни не смел даже в малом нарушить волю великого хана, твердя: их сила в единстве. Но народились молодые князья, жаждущие власти, его жена Туракине слёзно просит не пускать Батыя в Каракорум, боясь за их сына Гуюка. Путь Угедея заканчивается, он уже знает, что через три месяца отправится следом за отцом. И если отказать сыну Джучи, то он тогда наследует титул великого хана, а не его сын Гуюк, согласиться — значит признать две Орды, две власти. Не столкнутся ли когда-нибудь они лбами?..

Нелегко великому хану было принять решение. Там, на небесах, когда он встретится с отцом, тот набросится на него с кулаками, побьёт за такое самовольство. И старейшины будут ворчать. Что же делать?

Угедей так долго молчал, что Батый даже вспотел. На его круглом лице заблестели бисеринки пота. Он не понимал, чем мучается дядя. Племянник отказывается от наследства в пользу его чахлого сына, который постоянно болеет, а несравненный сын Темучина ещё раздумывает: принимать сей дар или нет! Однако Батый не решался нарушать священное молчание великого хана. Наконец Угедей кивнул, что означало милостивое разрешение. Радостная улыбка расцвела на лице покорителя Руси.

   — Я разрешаю тебе в астраханских степях открыть второе наше поселение, — еле слышным голосом проговорил правитель, — но ты ничего не будешь делать без благословения Каракорума и великого хана. И русские князья, дабы владеть большим столом, будут приезжать за ярлыком и сюда!

Батый напрягся. От обиды его глаза так сузились, что остались лишь две острые щёлки. Угедей тотчас всё понял и пошёл на попятную.

   — Окончательное решение будет за тобой, но, чтобы русичи во всей мере ощутили наше могущество, им не повредит поклониться и великому хану, — пытаясь вытянуть бескровные губы в доброжелательной улыбке, пояснил властитель. — Нельзя, чтобы у нас появилось две власти. Твой дед этого бы не одобрил.

Внук Темучина угрюмо молчал. Потом поднялся, поклонился Угедею в знак согласия и повиновения и отправился на Волгу.

Правитель Сарая уже не помнил, что сей умысел — создать свою Орду — ему когда-то подсказал Ахмат. Батый вообще не считал оракула некой самостоятельной особью, способной существовать без него. Астролог уже шестнадцать лет служил хану. За это время он успел постареть. Его некогда чёрные, жёсткие завитки волос поседели, как и усы и узкая кинжальная бородка. Смуглая кожа ещё больше потемнела. Он стал походить на эфиопа. А вот кофейные глаза посветлели и горели, как огоньки, на тёмном лице.

Батый по-прежнему возил его повсюду с собой. В последние годы хан заставлял оракула рассказывать ему перед сном сказки. Прорицатель не помнил ни одной, но, как и в случае с «рассказами о русских князьях», его освобождённой душе пришлось слетать к настоящей персидской княжне и послушать искусных сказочников. Но затейливые притчи, которые они выпевали сладкими голосами, ему не понравились, и астролог начал выдумать свои.

   — Мышонок влюбился в принцессу, — начал было Ахмат, но Батый тотчас его перебил:

   — Разве такое бывает?

   — Конечно.

   — Но это же мышь! — презрительно фыркнул хан и даже приподнялся с мягкого ложа.