Смерть во спасение

   — Спиной к спине все, вкруговую! В кучу не сбиваться! — приказал князь.

Новгородцы быстро выстроили второе кольцо, разглядывая противника. Судя по всему, это и был один из отбившихся литовских отрядов числом более двухсот всадников. Над шлемом одного из них развевался княжеский султан из бело-чёрных перьев. На мгновение обе противные стороны оцепенели.

Гавриил Алексин, находившийся рядом с князем, озорно закрутил в воздухе топориком.

   — Эх, видывал бы ты, княже, как твой дед Мстислав Удалой поигрывал с ним, — улыбаясь, прошептал Алексин. — Я тогда ещё мальцом был, рот разинул, а в него муха залетела, вот на всю жизнь и затвердил как «Отче наш». Ныне тот самый случай, когда наука сия пригодится.

Литы, истошно вопя, набросились на русичей, пытаясь их смять, сломать их кольцо, но никто из новгородцев не дрогнул, назад не подался, каждый дрался, как лев. Любо было смотреть на Гавриила Алексина, чей топорик, как шмель, летал поверх вражьих голов, круша их с такой силой, что скоро рядом с ним лежало пятнадцать бездыханных тел. Да и Александр не отставал, двумя ударами меча повергая наземь закованного в латы рыцаря. Вёрткий Сбыслав Якунович даже что-то подпевал себе, а Савва, слушая его, заливался тоненьким смехом. Половчанин же шумно вскрикивал, приговаривая: «Ай да Яшка! Ай да молодец!»

Через полчаса половина литов валялась на земле. Чёрно-белый султан, наблюдавший со стороны схватку, оглядев страшное побоище, дрогнул и что-то выкрикнул. Ещё через мгновение вражий князь понёсся прочь, увлекая за собой остальных.

   — В ощип нечисть! В ощип! — взревел Александр, бросаясь в погоню.

Версты четыре гнали новгородцы неудачливого противника, пуская стрелы и разя коней литов, покрошили ещё половину, лишь после этого Александр махнул рукой, приказывая своим дружинникам остановиться.

   — Вот запомните, други мои, — снимая шлем и отирая пот с лица, проговорил Ярославич. — Литов поганых в семь раз больше нападало, но победа досталась тому, у кого храбрость страх пересилила. Не всё числом в бою решается. Мне рассказывали, что немногочисленную дружину Евпатия Коловрата сам Батый, имея тьмы за спиной, испугался. А на нашей стороне Господь стоял да правда великая!

Он сошёл с коня, опустился на траву, как бы разрешая всем передохнуть. В лесу за их спинами шумела осень, и было слышно, как падают листья.

   — За правду и умереть не страшно, — отозвался Сбыслав Якунович.

   — А вот умирать нам ни к чему. Пусть враг умирает, а мы будем жить, несмотря ни на что.

Через несколько месяцев после тех успешных битв под Торопцом, на два года отвадивших литовцев ходить на Русь, окончила свои дни княгиня Феодосия. Последние годы она жила одна, так и не сумев до конца простить мужу измену и появление его внебрачного сына. А может быть, Ярослав не мог забыть её месть Утяше и попытку убить любимца Андрея. Тем не менее, следом за Александром она родила мужу ещё двоих сыновей: Ярослава и Константина. Но прежних чувств между ними уже давно не было. Феодосия не вздорила с мужем ради сыновей и, встречаясь с ним, старалась быть покладистой.

Раньше, когда Ярослав уезжал из Новгорода, он ещё звал её с собой, хотя она никуда и не ездила. А после возвращения из Мордовии они встретились, как чужие. И Александр, выбрав сторону матери, тоже стал для отца чужим.

Головные боли у матери не прекращались. Будучи не в силах их переносить, два последних года она почти каждую ночь криком кричала. Сновали служанки и лекари. Александр не спал, дёргался. Но потом неожиданно привык. А в один из вечеров этих криков не последовало. Он бросился к матери в светёлку, она, хватая ртом воздух, улыбнулась ему, и с этой улыбкой на устах отошла в другой мир.

Перед смертью Феодосия приняла схиму и монашеское имя Ефросиния. На похоронах отца не было, он к тому времени по приказу Батыя двинулся к нему в Орду, на Волгу, а младший, Константин по ханской же прихоти отправился ещё дальше, в Каракорум. Не приехал и Андрей.

«Может быть, оно и к лучшему, — провожая мать в последний путь, подумал Александр. — Пока душа её ещё здесь три дня, она будет спокойна...»

Её погребли рядом с сыном Феодором. На похоронах он не мог и слезинки из себя выжать, а стоило вернуться домой, мгновенно ощутил, что осиротел безвозвратно. И тотчас слёзы градом хлынули. Жена с трудом его успокоила. Её пугали такие перепады в настроении мужа. И потом, не слыша криков матери, он целый год не мог заснуть до утра. Но так происходило только дома. В походах он спал как убитый.

Глава третья БАТЫЕВА АЗБУКА

Батый, основав на Волге Сарай-Бату, столицу собственной Орды, вовсе не думал противопоставлять её Каракоруму, а себя великому хану Угедею, больше того, он убедил дядю в этой необходимости: так удобнее наказывать строптивцев, ссорить петухов, возвышать послушных да прилежных и вовремя собирать дань. В отличие от беспощадного деда, до конца дней своих остававшегося худым и жёстким, его внук быстро растолстел, едва перестал ходить в походы, и по воззрениям своим сделался сторонником умеренной жестокости.