Смерть в Персии

Я уже упоминала Жале и называла имя ее младшей сводной сестры, Садикки. В самом начале этих записей я увлеклась рассказом о том, что, когда белая, смертельная жара опускается на Тегеран, можно зайти в тенистый сад этой турецкой семьи и найти там отдохновение, почти спасение. Да, сад дарил покой и благодать! Он дарил облегчение!

Но почему мне понадобилось так много времени, чтобы попасть туда? Потом я могла найти этот дом хоть днем, хоть ночью, я запомнила тот торчащий корень на последнем повороте. Этот путь стал моим ежедневным маршрутом, а потом мне запретили приходить. Я попыталась сделать этот путь повседневным ритуалом, я была так уверена в нем, как будто он стал реальностью. И я жестоко поплатилась за это.

Я поняла, что в этой стране нельзя отдаваться никакому чувству и нельзя лелеять никаких надежд, которые могут сбить с пути к великому отчаянию. Я чуть было не поняла это еще в тот момент, когда мы с Жале познакомились. Я просыпалась каждое утро в тенистом, густом, очень старом персидском саду, и мне было хорошо, но, несмотря на это, меня сразу охватывало оцепенение из-за того, что сегодня, как и вчера, и позавчера, я столкнусь с силой, для борьбы с которой я слишком слаба. И снова на меня наваливались и эта страна, и это небо, и эта огромная равнина, и горы по ее краям – куда же бежать? Негде спрятаться, негде отдышаться…

Когда появилась Жале, я сначала не могла поверить в то, что два человека могут так просто и легко дать друг другу утешение. А когда его у нас отобрали, я и эту беду посчитала справедливым итогом, хотя суровая справедливость нечеловеческого для нас горька и непостижима: но тут мы бессильны. Однако хуже всего было то, что никакие возвышенные и непостижимые материи не говорили мне о том, что моя попытка была жалкой, а мое утешение – ничтожным, нет, я ощущала, что чужой и равнодушный человек вмешался в мою жизнь и причинил мне зло. В этой стране у тебя нет врагов, а друзья мало что могут. Даже самый близкий человек не замечает, что ты страдаешь и задыхаешься; ты одинок. Откуда же эта враждебность? Зачем человеку ненавидеть другого или причинять бесконечную боль, из-за чего спорить? Ветряные мельницы Дон Кихота были реальными и вызывали в нем желание испытать себя; тут же не было ничего, за что стоило бороться, и не было никаких врагов!

Я знаю, что однажды всё прояснится. Смерть Жале, моя горькая и запутанная жизнь – нас обеих привлекут к ответу, и я точно не буду жаловаться на то, как со мною поступили. У меня есть только одна-единственная, самая горькая жалоба: чужие и равнодушные люди вмешались в мою жизнь и причинили мне зло…

Жале

Когда мы с Жале впервые увидели друг друга, у меня была высокая температура. В моей комнате было темно, ее затеняли старые деревья и густой кустарник в саду. Было пять часов пополудни, жаркий июльский день. Я лежала в кровати, сотрясаемая ознобом, и ждала повышения температуры. Жале была бледна, голубые тени на веках делали ее глаза еще больше, а лоб еще бледнее. Румяна на ее выступающих скулах казались признаком болезни.

Я слышала, что у нее больные легкие. В детстве она жила с матерью в Давосе. Потом началась мировая война, а ее мать, молодая и красивая, ушла от отца. Он выместил злость на девочке; ее отправили в школу в Турции и запретили видеться с матерью.

Турция тогда была бедной, разоренной войною страной и вела героическую борьбу за освобождение. Отец Жале тоже был беден, и школа была бедной, дети жили впроголодь. Мать Жале попросила взять девочку к себе; у нее был богатый друг. Но для него честь была важнее, чем жизнь Жале, и без того хрупкая. Жале считала, что скоро умрет, так и не повидавшись с матерью.

Тем временем Камал-Паша, пламенный и жестокий патриот, одержал первые победы в анатолийских степях. Греки в Смирне были убиты, англичане вскоре отступили, начались репрессии против армян. Храбрые курды восстали в своих горах, но Камал-Паша усмирил их.

Мать Жале организовала похищение дочери из турецкой школы и поселила ее в доме своего любовника, писателя, пользовавшегося благосклонностью диктатора. Жале говорила, что это были самые счастливые годы в ее жизни. Но когда болезнь обострилась, пришлось отправить девочку в санаторий – на этот раз не в Швейцарии, а в окрестностях Стамбула, а потом отец увез ее с собой в Тегеран.

Теперь у него новая жена и новая прекрасная дочь – Садикка. Но он всё равно не хочет отпускать старшую. Он никогда не простит Жале предательство своей первой возлюбленной. Он никогда не простит ей ту боль, которую испытывал от того, что черкешенка была молода и красива, а он уже чувствовал себя стариком. Он никогда не простит ей, что ее молодая мать не любила его и ушла к другому, не пощадив его честь.

Наверное, он любит Жале, которая похожа на свою мать. Но эта любовь ничего не дает ей и больше похожа на ненависть.

– Я могу как-то помочь вам? – спросила меня Жале.