Смерть под парусом

— Одна из трагедий в нашей жизни как раз и состоит в том, что нам нравятся именно те вещи, за пристрастие к которым мы себя презираем. То же самое относится к любви: в большинстве случаев мы уверены, что любимый человек глуп, скучен или жалок — возможно, все вместе, — но тем не менее любим его. Вся театральная критика представляет собой битву между тем, что одобряют ваши чувства, и тем, что воспитанный у вас вкус считает нелепым. Обычно побеждают чувства — не только у недалеких людей, но также у эстетов. Боясь показаться еретиком, я все же предположу, что восхищаться «Гамлетом» также недостойно, как «Питером Пэном». Лично я не вижу особой разницы между ними.

Я надеялся, что Финбоу не станет пускаться в объяснения. Мне уже приходилось слышать его аргументы в Гонконге, и я вспомнил извилистый путь, который привел его к таким литературным воззрениям.

Но мне слишком хотелось спать, и я не стал вступать в полемику, а кроме того, по-прежнему не понимал, куда он клонит. Эвис попыталась возразить, но Финбоу продолжал:

— Все мы одинаковы. Не лучше других. На протяжении последних двадцати лет я в свободное время посещал театр. И точно знаю, какие пьесы меня восхищают. На мой взгляд, ни одна пьеса в мире не может сравниться с «Вишневым садом». А знаете, о каком спектакле у меня остались самые яркие воспоминания? «Дама с камелиями». Разумеется, это одна из худших пьес, которые были когда-либо написаны. Тем не менее она подействовала на меня сильнее всех остальных. Я видел Дьюз в роли Маргариты. Это было очень давно, в Риме. Я даже не считаю ее великой актрисой — хотя в каком-то смысле ее вполне можно назвать великой — и уверен, что ее манера игры фальшива. Но мне никогда в жизни не доводилось испытывать такого наслаждения. В театре я был с возлюбленной — в этом все дело.

Я заметил, как приподнялись полуприкрытые веки Эвис. Последняя фраза привлекла ее внимание.

— Думаю, это все меняет, — тихо произнесла она.

— Конечно, — согласился Финбоу. — Влюбленный наслаждается хорошей пьесой, потому что она хороша, а плохой — потому что плоха.

— Что вы имеете в виду? — спросила Эвис. Взгляд ее больших глаз теперь был прикован к Финбоу. — Наверное, что влюбленному все равно, куда идти и чем заниматься. Можно вместе обсудить пьесу и при желании высмеять ее, если она плоха. О, как бы мне хотелось влюбиться! Мужчины приглашали меня в театр с тех пор, как мне исполнилось семнадцать, но среди них не было ни одного, присутствие которого усилило бы впечатление от спектакля. Будь я влюблена, попросила бы любимого повести меня на галерку, и мы получали бы еще большее удовольствие, чем в партере.

— Сомневаюсь, — сказал Финбоу. — Глубоко сомневаюсь.

Эвис выпрямилась; в голосе слышалось волнение.

— Тогда я пожелала бы ложу на самой глупой пьесе в городе… О, это была бы настоящая жизнь, а не жалкое существование, которое я теперь влачу. Я еще не встречала мужчину, которому могла бы рассказать, что на самом деле чувствую. Никого, кто был бы мне по-настоящему интересен. Роджер часто приглашал меня в театр. Лучше уж не ходить туда совсем.

— Смотреть пьесу с тем, кто не способен ее оценить, — это раздражает, — посочувствовал Финбоу.

— Раздражает? Это было омерзительно! — Эвис подалась вперед, и пряди темных волос упали ей на лоб. — Мужчины не понимают, какой скучной может быть жизнь. Я привыкла ждать и ждать, пока что-нибудь не случится. Я ничего не умею, потому что ничему не училась. Я такая же бесполезная, как юная леди Викторианской эпохи, только не столь невежественна. Единственное, что может произойти в моей жизни, — любовь. Больше мне не на что надеяться. Но этого не случилось, — ее голос сорвался, — и я не думаю, что уже случится. Кристофер — лучший из них; он мне очень нравится, и я надеюсь когда-нибудь полюбить его…

— Сердцу не прикажешь, — заметил Финбоу.

Эвис хотела что-то ответить, но из глубины дома вдруг послышался голос.

— Я этого не позволю! — воскликнула миссис Тафтс.

По лицу Финбоу пробежала тень недовольства, которая тут же исчезла, как только он повернулся к экономке:

— Присаживайтесь, миссис Тафтс.

— Я этого не могу позволить, не собираюсь позволять и не позволю! — заявила миссис Тафтс. На ней было черное пальто поверх ночной рубашки, наполовину скрывавшей красные фланелевые тапочки; волосы, накрученные на многочисленные бигуди, делали ее лицо еще более грозным. — Не позволю! Подумать только — проснуться посреди ночи и обнаружить молодую женщину в одной комнате с двумя мужчинами, годящимися ей в отцы. Позор! Мне стыдно за вас, мистер Финбоу. Вот уж не думала, что вы на такое способны. А что касается вас, — яростным взглядом она пригвоздила меня к креслу, — именно этого я и ждала, как только вас увидела. — Ее речь все убыстрялась. — Вы утратили представления о добре и зле — все. Старые люди вроде вас… называющие себя джентльменами, я полагаю… и подобные молодые женщины… думаю, она называет себя леди… а ведете себя так, как не осмелились бы дикие звери. Джентльмен только тогда джентльмен, когда ведет себя по-джентльменски.