Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Кристина выводила на историях болезней непонятные ей слова своим круглым женским почерком, еще сохранившим школьную аккуратность. Голову она низко наклонила, словно была близорукой. Кончик ее языка высовывался то в одном, то в другом уголке рта. Когда я сделал долгую паузу, Кристина подняла голову и посмотрела на меня.

— Не заставляйте ждать бургомистра, доктор.

— А почему бы и нет? Профессиональные традиции не позволяют мне известить на табличке у входа не только о часах приема, но еще и о том, что я не желаю видеть бургомистра. Так не лишайте меня хотя бы скромного удовольствия от возможности заставить этого человека немного подождать.

— Он не сделал вам ничего плохого. Ведь вы его даже не знаете.

— Вы правы, Кристина. Я его не знаю. Но я его сюда не звал. Не хочу иметь ничего общего с этими людьми. Бургомистр является ко мне, пользуясь тем, что я обязан принимать любого. Это отвратительно.

— Вы несправедливы, доктор.

— Верно, Кристина.

Она ничего не сказала, и я добавил:

— Пускай я несправедлив, но я на тридцать лет старше вас. Так что позвольте мне полагаться на свой житейский опыт.

Кристина промолчала и вновь принялась выводить буквы округлым, простодушным почерком.

— Вы, как я погляжу, весьма занятой человек, — сказал с порога бургомистр, когда я наконец разрешил Кристине впустить его.

— Так оно и есть.

— Тогда нам легко понять друг друга. Я тоже занятой человек и не могу целый час сидеть в приемной. Между прочим, там, кроме меня, не было ни одного пациента.

— Лето начинается. Все мои пациенты теперь в поле. Вот зайдите в октябре, тогда тут будет столько народу, сколько вашей душе угодно.

— Впредь моя секретарша будет договариваться с вами по телефону, когда мне понадобятся ваши услуги, доктор.

— Пожалуйста. Только мой телефон уже полгода не работает.

— Я распоряжусь, чтобы починили.

— Не стоит труда. Мне он не нужен.

Он уселся на стул рядом с моим столом.

— У меня бессонница. Вот уже несколько недель, как я сплю не больше трех-четырех часов. Просыпаюсь среди ночи и не могу заснуть.

— Лекарства принимаете?

— Да, но у меня от них сыпь. Словом, установите причину бессонницы и вылечите меня.

— Вы бургомистр, а рассуждаете как дитя.

— Я рассчитываю на ваши профессиональные знания, доктор. Только и всего.

Я перестал слушать его и пригляделся повнимательней. На вид — лет сорок пять, тучен, явственно намечается лысина. Лицо красноватое — значит, давление повышено. Глаза беспокойно бегают меж припухших век, выдавая неуверенность, которую он пытается скрыть грубоватостью. Пиджак тесен, рубашка тоже. Узел галстука завязан слабо и съехал набок, воротничок рубашки открыт. Выбрит плохо. На открытой шее кустятся волоски. Как на свином рыльце, подумалось мне.

Надев очки, я взял чистый лист бумаги и начал задавать вопросы. Он отвечал неохотно, приходилось переспрашивать. В конце концов это ему надоело.

— Послушайте, доктор. Я плохо сплю. Но при чем здесь мои родители? Вы что, считаете меня сумасшедшим?

— С медицинской точки зрения это не исключено, господин бургомистр.

— Не злите меня. Я могу доставить вам неприятности.

— Злить вас я не собираюсь. Вы пришли сюда сами, а обследование я провожу так, как считаю нужным.

— Ладно, но зачем вам знать, чем болели мои родители и дальние родственники? Доктор, вы позволите один личный вопрос?

— Прошу.

— Кем был ваш отец? Уж конечно, не рабочим, а?

— Он был деловым человеком. Вероятно, вы назвали бы его капиталистом.

— Примерно так я и думал. У вас плохая наследственность, доктор. Но мы незлопамятны. Ведь родителей не выбирают.

— Вот именно.

— Значит, капиталист. Владел фабрикой?

— Вам говорит что-нибудь название «Курортные лечебницы Бёгера»?

— Нет.

— Бёгер был моим отцом. Он построил здешние лечебницы.

— Человеколюбивый капиталист, так, что ли?

— Я бы этого не сказал, господин бургомистр. Человеколюбцем он не был. Просто курортные лечебницы — прибыльное дело. Даже весьма прибыльное.

— Было. До национализации.

— Он до нее не дожил. Отец умер за два года до краха.

— Какого краха? Уж не имеете ли вы в виду Освобождение?

— Вы правы, господин бургомистр. В конце концов, всякий крах от чего-то освобождает. Могу я продолжить обследование? Разденьтесь, пожалуйста.

— Еще один вопрос, доктор. Что это у вас на очках? Цепочка?

— Да. Золотая цепочка.

— Странно. А зачем?

— Благодаря ей, господин бургомистр, очки у меня всегда под рукой.

— Поразительное изобретение. Потрясающе! Откуда она у вас?

— Получил в наследство.

— От кого? Скажите, доктор, прошу вас.

— На что вам это?

— Да говорите же. Что тут такого?

— Получил от тетки. От жены моего отца.

— От жены отца? То есть от мачехи?

— Нет, мачехой она мне не была. Я же говорю — тетка.

— Ага. Во всяком случае, угадал я правильно. Досталось от женщины. Сразу видно, доктор, есть в этой штуковине что-то бабское. Я бы на вашем месте не стал такую носить.

— Оставайтесь лучше на своем месте.

— Обиделись, доктор?

— Вздохните поглубже и не дышите.

— Конечно, обиделись. Я же вижу. Зря я вам это сказал. Нужно было смолчать.

— Не дышите.