Смерть и деревянные человечки

НАПОЛЕОН: Мне трудно судить, что изменилось бы, если бы я не предпринял некоторые действия, оказавшиеся впоследствии ошибочными, например, промедление в Испании, отставку Талейрана, отказ от мирного договора с Фоксом и потом, когда мне отдавали правый берег Рейна. Это не очень хорошо звучит, да и порядок неправильный, неважно, потом исправишь. Это не все были и другие ошибки. Скорее всего, ничто бы не изменилось. Люди, которые предали меня, так или иначе сделали бы это, бесчисленные русские, австрийские, английские и прочие армии все равно выступили бы против Империи, мирный договор ничего бы не дал, и невозможно определить, насколько дороже это могло бы обойтись Франции. Но отсюда не следует, что я обязательно должен был пасть. Мне еще недавно досаждала другая мысль - я думал о том, что неизбежно должен умереть. Как непредусмотрительно! Сейчас она мне не досаждает. Чтобы выжить, чтобы моя Франция не была растоптана, как в четырнадцатом и пятнадцатом годах, я должен был побеждать всех на свете, побеждать до бесконечности, побеждать случайности и выходить из неблагоприятно складывающихся ситуаций. Поэтому-то и было достаточно движения атома, чтобы меня свалить. На протяжении долгих лет удача мне улыбалась, я был ее баловнем, ну, и что можно из этого заключить - в конце концов именно я стал жертвой самой горькой несправедливости, почти обмана с ее стороны, да, обмана, потому что действия Груши не были изменой. Во что обошлись бы при таких обстоятельствах мои победы не только Франции, но и всей Европе? Я побеждал, когда рисковал прежде всего своей шкурой. Так было в Италии, в Австрии, в Пруссии, даже в России, пока я не занял Москву. Шварценбек разбил меня под Лейпцигом - он напрасно это сделал. Два дня, невзирая на превосходство в силах, невзирая на измену целой армии, он ничего не мог поделать - пока не подломился мост... Он не заслужил этого успеха и только поэтому не сумел его развить. Кто знал победы, равные моим? На протяжении пятнадцати лет я был необходим Франции. Кто еще может этим похвастать? Сейчас Европой управляет поколение, воспитанное мной, пусть даже это поколение моих врагов. Тем не менее, Франция обходится без меня, обходится - значит, может обойтись. Что изменится, если я вернусь к власти? Ничего. Любить меня это поколение не станет, новых друзей я уже не приобрету, а старые друзья большей частью меня забыли. Я даже не знаю, какова судьба моего сына, а моя жена... Коленкур, вычеркни это. (Он замолкает.) Дальше. Мое возвращение - это война. Я не прекращал ее ни на минуту, даже когда мог, так что для меня это не новость. Но давайте зададимся вопросом - война против кого? Даже я не могу воевать со всем светом. Я все-таки не Беллерофонт. И тем не менее, я был бы сейчас наилучшим государем для Франции. Но не слишком ли велика честь? Вся Европа двинулась бы против нее при одном моем появлении в Париже. Но ведь это значит, что все эти годы война шла не против Франции, а против меня. Запиши, Коленкур, меня не победил ни один из моих противников. Что они в этом понимают! Господь Бог обрушил на меня величайшие испытания и на некотором этапе потребовал моей отставки. Тогда я сложил оружие. Еще полгода назад мне очень немного было нужно, чтобы начать сначала.

КОЛЕНКУР: Немного медленнее, сир, я не успеваю.

НАПОЛЕОН: Хорошо. Король Людовик по наущению герцога Отрантского расстрелял Нея. Я бы этого не сделал. Коленкур, не пиши. Должно быть, он очень одинок, король Людовик. Мне никогда не приходилось бежать из Парижа. Он сделал это так неуклюже, что чуть не проиграл в пятнадцатом году. Да, Коленкур, если я когда-нибудь был счастлив... (Молчит.) Если бы я был сейчас тем, чем должен быть, я по крайней мере знал бы, кому следует доверять. Как ты думаешь, у меня хватило бы порядочных людей, чтобы сформировать кабинет министров?

КОЛЕНКУР: Ваше величество, все мы, как порядочные, так и непорядочные, служили бы вам, как и любому другому, честно и с одинаковым усердием.

НАПОЛЕОН: Может быть. Пиши. Я сделал бы то, что сейчас никому не под силу - я кончил бы войну. Франция сохранила бы естественные границы на юге и на востоке и имела бы неоценимые преимущества в своем единоборстве с Англией. (Появляется лакей)

ЛАКЕЙ: Лорд Хоу хочет видеть вас, ваше величество.

НАПОЛЕОН: Боже мой, ну и тон!

Явление 22

(Князь Талейран появляется в двери комнаты. Через другую дверь в нее входят человечек и маркиз де Сомине.)

КНЯЗЬ: Бывают же приятные совпадения! Прошу вас, господа. Замечательно, что вы меня разыскали. Памятуя о некоторых деликатных обстоятельствах должен признаться, что не ожидал увидеть вас здесь, маркиз. Вдвойне жаль, что мне никак не удается принять вас у себя. Ладно, еще сочтемся. Прошу вас, садитесь. (Он проходит вглубь комнаты и усаживается в кресло. Человечек, а затем и маркиз следуют его примеру)

ЧЕЛОВЕЧЕК: Как вы доехали, князь?

КНЯЗЬ: Спросите лучше у моего кучера. Кстати, думали ли вы о том, какую важную роль играют в нашей жизни кучера? Что касается меня, то я доехал на собственных лошадях, стало быть, превосходно.