Смерть эксперта-свидетеля

Мэссингем вскочил было – помочь старику сесть в кресло, но тот отстранил его резким движением плохо гнущейся руки. Помедлив, поколебавшись, как будто гостиная была местом, ему совершенно незнакомым, он осторожно опустился в потертое кресло с высокой спинкой, справа от камина, что скорее всего и было его обычным местом. Оттуда он теперь смотрел на Дэлглиша, не отводя глаз. Сидя вот так, совершенно прямо, в темно-синем старомодном костюме, дурно сшитом, пропахшем нафталином и к тому же свободно висевшем на его усохшем теле, старик казался чуть ли не гротескно трогательным, но все же не лишенным достоинства.

Интересно, почему он побеспокоился переодеться, думал Дэлглиш. Было ли это данью уважения погибшему сыну, необходимостью придать некую форму своему горю, или вызвано лишь волнением, желанием чем-то занять себя? А может быть, просто атавистической убежденностью, что раз к тебе едут представители власти, следует выказать им должное уважение и тем снискать их благосклонность?

Дэлглишу припомнились похороны молодого полицейского детектива, погибшего при исполнении служебных обязанностей. Тогда его до глубины души тронули не красота и звучность заупокойной службы, даже не малолетние дети, шедшие, держась за руки, за гробом отца. Почти невыносимо трогательными показались ему поминки в маленьком ведомственном доме: тщательно продуманное угощение – домашние блюда, приготовленные вдовой для коллег и друзей умершего мужа, выпивка, на которую были потрачены с трудом собранные деньги. Может быть, это принесло ей утешение тогда, а потом умеряло боль воспоминаний. Может быть, и старому мистеру Лорримеру стало немного легче оттого, что он побеспокоился переодеться.

Устроившись чуть поодаль от Дэлглиша на комковатом диване, Мэссингем раскрыл свой блокнот. Слава Богу, старик довольно спокоен. Никогда ведь не знаешь, как родственники отреагируют. Насколько он знал, у Дэлглиша была репутация человека, который прекрасно умеет обращаться с убитыми горем. Соболезнования, которые он приносил, были не слишком пространными, может быть, чуть официальными, но они по крайней мере всегда звучали вполне искренне. Он считал само собой разумеющимся, что семья убитого будет охотно сотрудничать с полицией, но из чувства справедливости, а не ради возмездия. Он не поощрял использования той необычайной психологической взаимозависимости, которая придавала сил как детективу, так и родственникам жертвы и которую так легко – и так опасно – было эксплуатировать. Он не давал никаких особенных обещаний, никогда не пытался запугать слабых и не потворствовал сентиментальным. И все таки, кажется, не бывает случая, чтобы он им пришелся не по душе, думал Мэссингем. Бог их знает почему. Временами он бывает так невозмутим, что начинаешь сомневаться – не чуждо ли ему все человеческое. Мэссингем видел, что, хоть Дэлглиш и встал, когда старый Лорример вошел в гостиную, не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь старику усесться в кресло. Бросив беглый взгляд на лицо шефа, он заметил лишь обычное выражение отстраненного, созерцательного интереса. Может ли хоть что-то вызвать у него мгновенное чувство жалости, думал Мэссингем, и если может, то что? Ему вспомнилось другое дело, которое они расследовали вместе год назад, когда сам он был всего лишь сержантом, – убийство ребенка. Дэлглиш смотрел на родителей точно так же – спокойно и оценивающе. Но целый месяц, пока дело не было раскрыто, он работал по восемнадцать часов в сутки. А в новой книге его стихов появилось поразительное стихотворение об убитом ребенке, о котором ни один из сотрудников Скотленд-Ярда не отваживался его автору и слова сказать. Даже те, кто заявлял, что в стихотворении им все понятно.

– Как миссис Суоффилд объяснила вам, – начал Дэлглиш, – моя фамилия – Дэлглиш, а это инспектор Мэссингем. Надеюсь, доктор Хоуарт предупредил вас, что мы приедем? Я очень сожалею о вашем сыне. Как вы себя чувствуете? Сможете ли ответить на несколько вопросов?

Мистер Лорример мотнул головой в сторону кухни:

– А что она там делает?

Голос его, хотя и высокого тембра и с признаками старческой сварливости, был на удивление сильным для такого старого человека.

– Миссис Суоффилд? Кажется, готовит суп.

– Видимо, она взяла лук и морковь из ящика для овощей. Мне кажется, запахло морковью. А Эдвин знает – я не люблю морковь в супе.

– Он сам для вас всегда готовил?

– Он сам всегда готовит, если не выезжает на место преступления. Я не очень много ем в середине дня, но он всегда оставляет какую-нибудь еду, чтобы я мог себе разогреть: вчерашнее жаркое или, может, рыбу в соусе. А сегодня утром он ничего не оставил, потому что не пришел домой вчера вечером. Пришлось самому готовить завтрак. Мне хотелось бекон поджарить, но я подумал, может, он ему вечером понадобится, лучше я его на вечер оставлю. Он вечером яичницу с беконом жарит, если поздно задерживается.

– Мистер Лорример, как вы думаете, почему кому-то надо было убить вашего сына? У него были враги? – спросил Дэлглиш.