Слон и кенгуру

А был он маленьким, краснолицым человеком лет шестидесяти, немного смахивавшим на первого герцога Веллингтона и немного на черепаху. На Веллингтона он походил носом, а вокруг его круглой шеи шли складки и оттого казалось, будто он способен, когда ему что-либо грозит, втягивать голову в плечи. Обладай Микки подобной способностью, он наверняка провел бы большую часть жизни со втянутой головой, поскольку на ферме боялся практически всего — быка, лошадей, пчел, даже индюков. У мистера Уайта он почти всегда пребывал на плохом счету. Частично из-за его робости, частично из-за лени, частично потому, что в физическом отношении Микки представлял собой род неандертальского идиота. Мистер Уайт неизменно обнаруживал и неизменно с гневом, что-нибудь новенькое из того, что бедный Микки делать не умеет. Будучи, предположительно, фермером, Микки не умел пахать, сеять и запрягать лошадей, однако дело было не в этих довольно сложных вещах. То, что гневило мистера Уайта, казалось ему попросту невероятным. К примеру, Микки не умел заводить собственные часы, не умел, глядя на них, сказать, который теперь час, не умел понять, что изображено на фотографии, поскольку держал ее обычно кверху ногами. Как-то раз, когда мистер Уайт, вознамерясь развить ум Микки, отвез его в Тару[3], тот, указав на возвышавшийся милях в восьми шпиц замка Трим, спросил: «А что это там за человек?». Он не знал, сколько ему лет, не знал собственной фамилии: мистеру Уайту, при заполнении им для всех домашних бланков переписи населения, пришлось выяснить ее самостоятельно — по свидетельству о конфирмации. Не мог сам ни пилой воспользоваться — кого-нибудь нанимал для этого за небольшие деньги, — ни гвоздя забить. В ограде одного из его полей была калитка, которую Микки так и не научился открывать, и потому перелезал через нее, притворяясь, будто ему так больше нравится. Однажды мистер Уайт, на которого порой нападало какое-нибудь нелепое увлечение, целую зиму вязал для себя носки. Каким-то образом, увлечением этим заразился и Микки — и попросил, чтобы его научили вязать. Шесть месяцев, тратя каждый вечер по часу, мистер Уайт пытался добиться, чтобы Микки закончил хотя бы один простой ряд. Он перепробовал все — спицы и шерсть, трости и веревку, две кочерги и кусок каната. Однако у Микки сильно потели ладони, оставляя на шерсти пятна, одну из тростей он сломал, но ряда самостоятельно так и не закончил. И очень по этому поводу тужил.

Свою физическую бестолковость, от которой у мистера Уайта просто опускались руки, леность и нежное отношение к собственной шкуре Микки без особого успеха скрывал под личиной довольства собой, которую надевал обычно в целях самозащиты. Микки пытался уверить себя самого, будто он мастер на все руки, и даже давал иногда мистеру Уайту советы по плотницкому делу, выполнение которых приводило к результатам катастрофическим. К тому же его, как и большинство слабых людей, временами одолевало упрямство. Будь он просто дурачком и извиняйся за это, мистер Уайт мог бы его простить. Но простить дурачка упрямого и самодовольного было решительно невозможно. Нехороших слов мистер Уайт Микки никогда не говорил, однако вены на его лбу завязывались узлами и порой ему приходилось даже принимать «Соли Эндрю» для успокоения печени.

Местные жители считали Микки О’Каллахана простачком. Что следовало считать, несмотря на перечисленные его особенности, неверным. В смысле управления фермой он был достаточно безнадежен — в том, то есть, что касается обдумывания работы, которую необходимо исполнить, — а вот по части измышления способов, позволявших от нее отвертеться, Микки был истинным гением. Что досаждало мистеру Уайту в особенности, так это вечная невозможность понять, не умеет ли Микки пахать по причинам bona fide[4] или же эта его неспособность есть лишь полезное достижение, избавлявшее Микки от необходимости что-либо делать. Вообще говоря, мистер Уайт временами думал, что неповоротливость и инфантильность Микки это бессознательно, но тщательно выстроенная линия обороны, позволяющая ему проводить жизнь в безделье.

Особенно болезненной делало эту ситуацию для мистера Уайта, — тратившего куда больше сил в стараниях усовершенствовать О’Каллаханов, чем сами они тратили в стараниях не усовершенствоваться, — то, что Микки был человеком наимилейшим. Веселым, привязчивым и добрым. Мистера Уайта он обожал и готов был на все, лишь бы не оказаться у него на дурном счету, — на все, что не подразумевало работы или опасности. Микки был добродушен, за вычетом тех случаев, когда выходил из себя, впрочем, гневался он лишь на предметы неодушевленные, потому что от живых можно и сдачу получить. Рассказывали, что как-то, прищемив палец той самой калиткой, он залился слезами и побил калитку ногой — и зашиб пальцы стопы, да так, что у него пошла носом кровь, закапавшая, смешиваясь со слезами, с кончика его нелепого клюва.