Слон и кенгуру

Яркий розовый абажур заливал светом ее растрепанные бакенбарды, благородное чело просвещенного человека клонилось вперед, в лице жертвы присутствовало нечто львиное, а приемник выкрикивал обычный перечень злодеяний, и поток их с воем разбивался о спокойный утес разума, обладатель коего блуждал в эти минуты по свету. Мистер Уайт с его кронциркулем, безмолвием и спокойным лицом странствовал…

Пат наставил «БСО магнум» на эту твердыню разума, в лоб мистера Уайта, но тут нутро его внезапно пронзила острая жалость. Он вспомнил доброту, какую выказывал ему хозяин. Стрелять из-за изгороди в не ждущего никакой беды, беззащитного, великодушного человека вдруг показалось Пату почти неприличным. Эта совершенно ему чуждая мысль заставила Пата, надо же, устыдиться себя самого. И он почти уж надумал оставить англичанина в живых.

А между тем, падения империй интересовали жертву покушения лишь отчасти. Их на его веку пало столь много, и столько новостей о кровопролитиях дождем осыпалось на него с небес, что его сострадательность по этой части несколько притупилась. А вот вопрос о головном указателе был нов. И мистер Уайт приступил, слушая новости, к измерениям своего черепа.

Пат Герарти наблюдал за ним с ужасом. О какой-то там жалости он мигом забыл, коленки его дробно стучали одна о другую, дуло ружья описывало круги близ его лба, он безмолвно следил за кабалистическими пассами своего хозяина. Интуиция мигом объяснила ему: ты видишь то, что всегда подозревали твои соседи. Мистер Уайт надевал рога.

Изогнутые ножки кронциркуля имели длину примерно в четырнадцать дюймов. Мистер Уайт держал его ножками вниз, ну да чего ж от него еще было и ждать? Сам Сатана, изображение коего можно увидеть в любом грошовом катехизисе, приодевался под ярким электрическим светом для полета невесть на какой шабаш в болотах Кашелмора, — хоть и выглядел при этом на удивление жалостно и одиноко, как то и положено человеку, который предается своим простым увлечениям, полагая, что никто его не видит.

Мистер Уайт встал, выключил приемник. И снова сел, поискал карандаш, вытащил из кармана складной фут, измерил расстояние между кончиками рогов и записал его. А потом приставил рога к голове по-иному, измерил, записал. И склонившись над поблескивавшим столом, разделил 98 на 123 — единицей измерения была у него одна шестнадцатая дюйма, — а результат умножил на 100. Ха, сказал он себе, да я без малого брахикефал[33], но при этом темноволос и глаза у меня синие…

Для разумения Пата Герати, и так-то не шибко сильного, это было уже слишком. Акт писания — вестимой принадлежности черной магии — стал последней каплей. Пат дрожащими руками навел на цель «магнум», тяжелый, норовивший пригнуть эти руки пониже, наверняка обративший бы его в посмешище, если бы стрелял он по куропаткам, и нажал на собачку.

На счастье Ковчега, патроны были ирландскими.

Мистер Уайт, услышав щелчок, взглянул на индиговое окно. А затем, заинтересованный, но неудовлетворенный, прошел к входной двери и выглянул наружу. Пат все еще жал и жал на собачку, ужас не позволял ему вспомнить о другом патроне, который мог, при наличии удачи, даже и сделать свое дело.

— Кто тут?

Фигура, смутно рисовавшаяся в «розовом дендраре», звучно взрыднула.

— О, это вы, Пат, не так ли? Охотитесь? Заходите, я вам выпить налью.

Злой маг привел своего пленника в столовую, с легким неодобрением опознал свой «магнум», однако брахикефалия слишком увлекла его и потому он не стал останавливаться на этом скользком вопросе, а просто налил Пату, весело болтая, стаканчик виски.

Герати слушал его, как в тумане. Что-то такое про Фир Болг, и Племена богини Дану, и о том, желтые ли у тебя волосы, длинен ли или кругл череп. Его заставили сесть в кресло, только что освобожденное ведьмаком; он получил виски, которое заглотнул, как умирающая рыбка; к собственной его голове были приставлены рога; ни сказать что-либо, ни понять он был не в состоянии.

В конце концов, мистер Уайт отпустил его, сердечно улыбаясь, хлопая по спине, обещая почистить ружье своими руками, и Пат метнулся в кусты, как трепещущая птичка, вырвавшаяся из лапищ человека. Он лежал в них невидимый, задыхающийся, повторяющий слова общего исповедания. А немного придя в себя, снова оглянулся на освещенное окно.

Зловредный Сакс вернулся в свое кресло. Он улыбался с дьявольским спокойствием, чуть повернувшись к стене, отделявшей его от неудавшегося убийцы, свет падал на него сзади, а он, сложив вместе ладони, опирался локтями о подлокотники кресла. Герати увидел, как выпрямились два его пальца, затем четыре. Ладони переплелись, совершая судорожные пассы, перекрутились вокруг их осей, раскрылись вверх, большие пальцы затрепыхались. Мизинцы искривились в неописуемой угрозе. И наконец, указательные со страшной неторопливостью выставились вперед, направленные прямо в сердце жертвы ужасного злодея.

Жертва бросилась бежать, спасая свою жизнь.