Слепой секундант

Скапен оказался мужчиной лет тридцати восьми, округлого сложения, но ловким и подвижным. Андрею он сразу понравился тем, что без экивоков приступил к делу:

— Стало быть, за вашей милостью присматривают, а нам нужно за теми смотрельщиками присмотреть? Добро! Устроим! Догадаемся, откуда ветер дует!

— С Сенного рынка он дует.

— Там все не так просто. Ну да управимся — с Божьей помощью.

— Нужно также следить за домом графини Венецкой — там проживает сейчас некая девица, которая может стать добычей вымогателей. А девица должна выкрасть некоторые письма. Да ты о ней дворню расспроси — быть того не может, чтобы у тебя в дворне не было любовницы.

— Кабы только одна… — вздохнул Скапен-Лукашка.

— Еремей Павлович, где Валерова Элиза местожительство имеет?

— По Мойке, от Демутова трактира через три дома поворотя направо… — стал припоминать Еремей. — И малость до Большой Конюшенной не доходя, большой домина, в зеленую краску покрашенный. Вокруг того зеленого домины непременно вымогатели шастают.

— Уразумел…

— Девица, что у графини прячется, — дочь хозяйки домины.

— Вот теперь совсем уразумел!

— Как его сиятельство поживает?

— А как можно поживать, обзаведясь молодой женой? Только одно на уме. Но его сиятельство велели передать: обязательства свои помнят и посчитаться за госпожу графиню всегда готовы.

Андрей не сразу сообразил, что речь о Маше.

— Как будем обмениваться записочками? — спросил он.

— Я дня через два, через три узел с бельем притащу, так и будем.

— А коли что стрясется? Я к мадам Бонно во второй раз не поеду — эти подлецы за мной увяжутся.

— Да и незачем. Куда ваши окошки глядят?

Андрей этого, понятно, не знал. Знал Еремей. Он и получил приказание — в случае аларма[14] выставить на подоконник большой сбитенник. Потом Еремей собрал преогромный узел с бельем, и Скапен, которого попросту назвать Лукашкой у Андрея язык не поворачивался, отбыл.

Фофаня весь вечер тосковал. Вымечтанный образ Матрены Никитишны, ядреной бабы в три обхвата, соединившись с образом бойкой прачки, всю ночь не давал Фофане спать:

— Отчего мне ни в чем талану нет? — горестно спрашивал он. — Отчего я такой бессчастный?

Еремей прикрикнул на него, чтобы перестал ворочаться и охать.

А сам подумал об одном с питомцем: «Хуже нет, чем ждать да догонять. Вот теперь сиди и жди, чего там слуги его сиятельства разузнают». Скапен-Лукашка со товарищи могут выследить, кому носят донесения молодцы с Сенного рынка. Но это, скорее всего, будет пресловутый Дедка. Они могут наладить присмотр и за Дедкой, да ведь тот хитер, и до голубиной почты додуматься горазд…

Андрей увидел гравированный план столицы — словно с большой высоты, и сам парил над тем планом наподобие голубка. Он, как большинство столичных жителей, держал в голове центральную часть сего плана и мог бы, сверяясь с ней, объяснить провинциальному жителю любой маршрут. То, что было на гравюре, вдруг ожило, обрело цвет и объем, явилось Андрею разом: светло-синий с искорками купол Троицкого собора — храма Измайловского полка, радостно-желтое (видно, в солнечный день) здание Двенадцати коллегий, ярко-красные, мощные и властные ростральные колонны, розоватая глыба, на которой воздвигся император-всадник… «Царь на коне?»… Тут же вместо изваяния возник образ — святой Георгий, поражающий змея; образ старого письма, Георгий на белом коне и в красной кольчужной рубахе, змей тускло-зеленый, завившийся спиралью.

В монетке был смысл — определенно. Мусью Аноним и точно смахивал на змея-душителя. Только вот святой Георгий был зрячим, и ждать ему, поди, не довелось — сказали, прискакал, поразил…

Время текло. Вот уж март на носу… Аноним наверняка сделал перерыв в своем мерзком ремесле: в пост не венчают, а большинство пакостей связано как раз с невестами, писавшими опрометчивые письма. Но привезут ли Аграфену Позднякову венчаться в Санкт-Петербург? Разумнее было бы — в Москве, но для Андрея, чтобы уверенно взять след врага, лучше — в Санкт-Петербурге. Если до той поры Скапен-Лукашка не докопается, где засел проклятый Аноним. Как ни странно, Андрею этого не слишком хотелось — необходимо было поставить точку в поганой истории самому, собственноручно. Хотя месть не относится к числу богоугодных дел…

Андрей треснул кулаком по столу. А ежели и месть?! Не оставлять же убийцу безнаказанным?!

Пока что сие стоило исцеления. Граве умаялся толковать, что желающий обрести зрение должен поменее трясти своей дурной башкой, а двигаться тихо, не беспокоиться понапрасну. Страшно хотелось увидеть мир со всеми его красками, и на синий купол перекреститься, и солнечным бликам на мелкой ряби Фонтанки порадоваться. Но как же лежать-то? Разве что велеть Фофане читать какую-нибудь ахинею, вроде вошедших отчего-то в моду сказок на русский лад…