Слепой поводырь

Господин Дубицкий хорошо подготовился к преступлению и заранее продумал все детали. Картина убийства доктора была приблизительно такой, как написала газета «Северный Кавказ». Но теперь мне известно и орудие преступления — трость Павла Петровича. Её ручка выполнена, как ударная часть наджака — популярного оружия польской шляхты. Удар был нанесён сзади острым концом ручки в теменную часть головы. Потом убийца залез на стол, снял лампу, расцепил, очевидно плоскогубцами, кольцо цепи, удерживающую лампу, и бросил её на голову покойного. Замкнув изнутри входную дверь, он залепил воском шпингалеты на оконной раме и, оставив их в верхнем положении, выбрался в сад. Окно затворил снаружи. Солнце растопило воск, и шпингалеты вошли в скобы. Благодаря этому у полиции и судебного следователя создалось впечатление о несчастном случае. Но всякое преступление оставляет следы. Господин Дубицкий, забравшись на стол, случайно наступил на бумагу, оставив хорошо читаемый, но не совсем полный отпечаток подошвы. Этот лист имеется у судебного следователя. А ещё с правого шнурка туфли у него соскочил эглет[62] и тоже остался на столе. Видимо, его недостаточно сильно зажали на шнурке. — Клим вынул из кармана маленькую трубочку и положил на скатерть. — Вот он… Преступник не обратил внимания на его отсутствие. Но если вы попросите Павла Петровича продемонстрировать обувь, то убедитесь, что он и сейчас в тех же самых английских туфлях. И конец правого шнурка до сих пор без эглета. Соответственно, и отпечаток подошвы совпадёт со следом, оставленным на листе бумаги. А поменял бы он обувь и трость, возможно, преступление до сих пор оставалось бы нераскрытым.

Лицо Дубицкого давно приобрело свекольный оттенок. Купец тяжело дышал и казалось, вот-вот его хватит удар. Не выдержав обличительной речи студента, он воскликнул, потрясая над головой кулаками:

— Я подам на вас в суд за бессовестную и циничную клевету! Кому как ни вам, молодой человек, известно, что меня не было днём в Ставрополе двенадцатого числа, то есть, как писали газеты, в день смерти доктора Целипоткина. Ещё до рассвета я выехал в Ростов. Обратно возвратился пятнадцатого. А потом вместе с вами, Анной и магнетизёром Вельдманом трясся в коляске до самого Ставрополя. У вас что… память отшибло?

— В том-то и дело, что, убив Целипоткина, вы наняли извозчика и отправились в Невинку, хотя у вас имеется собственный выезд. Почему вы им не воспользовались?

— Я должен помнить эти мелочи? Видимо, был какой-то резон. Может, колесо сломалось, а может, ось или ещё что-то… Сейчас уже и не упомню.

— Уверен, что причина в другом. Если бы вы выехали на личном экипаже, то ваш кучер, в случае его опроса полицией, назвал бы реальное время отъезда, что вас не устраивало, потому что смерть доктора наступила раньше. И тогда алиби попросту рассыпалось бы. А наняв чужой фиакр, вы могли бы утверждать, что отправились ранним утром, когда врач был ещё жив. Что касается внешности извозчика, то вы бы ответили, что все возницы на одно лицо. Вряд ли бы полиции удалось его отыскать. Да и подозревать купца II гильдии с прекрасной репутацией никто бы не стал. Прибыв на железнодорожную станцию, вы пропустили вечерний поезд в Ростов и были вынуждены ночевать в гостинице, чтобы уехать утром, что вы и сделали. Пятнадцатого июля вы вернулись из Ростова и, сев в экипаж, вместе с нами добрались до Ставрополя. Вы были уверены, что создали себе безукоризненное доказательство невиновности. Но вы обычный человек и не всегда способны предусмотреть разного рода неожиданности. А таким неприятным для вас сюрпризом явилось приветствие носильщика, тащившего мой чемодан. Помните его? Увидев вас в экипаже, он с вами поздоровался, как со знакомым барином, но вы не ответили. У артельщика был запоминающийся врождённый дефект — заячья губа. Я без труда отыскал его. Выяснилось, что он помог вам не только с багажом, но и с заселением в гостиницу поздним вечером двенадцатого числа. Я был там. В книге регистрации постояльцев за эту дату есть и ваша фамилия. Тот же носильщик видел, как вы садились в вагон утром тринадцатого июля. Благодаря его прекрасной памяти и знакомствам среди извозчиков, он указал на ставропольского кучера, доставившего вас на станцию Невинномысскую. Последний подтвердил, что вы наняли его уже после полудня двенадцатого июля и потому не успели на вечерний поезд в Ростов. Оба свидетеля здесь.

Ардашев помахал в сторону дома рукой, и оттуда вышли двое. Робко приблизившись к столу, они остановились. Увидев Дубицкого, один за другим проронили:

— Доброго здравия, барин!

— Что это ещё за театр? — сдвинув брови, рассердился Дубицкий. — Небось и деньжат этим охламонам подкинули? — Он впился взглядом в пришедших и спросил: — Признавайтесь, оглоеды, он вас подкупил? Засужу! В тюрьме сгною подлецов за лжедоносительство!

— Никак нет, Ваше купеческое благородие, — уверил второй, — поведали всё как было, без хвантазии.

— А откуда тебе известно, что этот человек купец? — осведомился Ардашев.