Слепой. Один в темноте

Засаленный пару раз мигнул в его сторону бесцветными гляделками и беспрекословно протянул журнал – не Серго, естественно, а Дмитрию Ивановичу. Кривошеин взглядом указал на стол и, когда этот безмолвный приказ был выполнен, принялся брезгливо, самыми кончиками пальцев, листать страницы.

– На меня смотри, – сказал засаленному Хомут.

– Зачем?

– На меня смотри, я сказал! Зачем, зачем… Фокус тебе покажу! «Накройся ногами» называется. Видал когда-нибудь?

На провокационный вопрос засаленный благоразумно не ответил, но в журнал подсматривать перестал. Кривошеин бросил на Хомута короткий одобрительный взгляд и вернулся к изучению записей.

Записи, как и следовало ожидать, шли по месяцам. Дмитрию Ивановичу нужен был май, и, листая пожелтевшие, затрепанные по краям страницы, он подумал, что пацану повезло: он получил отличную, прямо как по заказу, фору по времени. Конец мая, июнь, июль, август, почти весь сентябрь – без малого полгода отличной, теплой погоды и подножного корма на то, чтобы освоиться на улице, обзавестись необходимыми навыками и подыскать теплое местечко для зимовки.

– Схему участков, – ведя указательным пальцем сверху вниз по странице, коротко потребовал он.

– Мухой, – продублировал его распоряжение Серго.

Развернутая схема, шурша, легла на стол рядом с журналом. Кривошеин скользнул пальцем по нужной строчке, повел палец дальше, перевернул страницу, другую и захлопнул журнал. Богатый опыт чтения топографических карт помог ему буквально одним взглядом отыскать участок номер восемнадцать и понять, как туда добраться. Брезгливо вытирая пальцы носовым платком, он подумал, не задать ли засаленному пару-тройку вопросов, но решил, что это бессмысленно: этому типу явно было на все наплевать с высокого дерева, и он вряд ли мог послужить источником полезной информации. Годами, небось, не вылезает из этой клопиной норы, чтобы, не дай бог, не пропустить очередного потенциального взяткодателя. Где уж ему знать, что творится на вверенном его попечению объекте!

Бросив поверх схемы еще одну купюру того же достоинства, Дмитрий Иванович молча двинулся к выходу.

– До свидания, – вежливо попрощался Хомут, умевший, когда хотел, быть ироничным до ядовитости.

– Станешь трепаться – ноги прострелю, – пообещал Серго.

Боковая аллея, служившая северной границей восемнадцатого участка, оказалась чересчур узкой для автомобиля, и дальше они пошли пешком. Серго нес новенький, только что из магазина, черный полиэтиленовый пакет, сквозь который проступали прямоугольные очертания небольшой коробки. Вокруг них был хаос разнокалиберных оградок, покосившихся надгробий, пожелтевших эмалевых медальонов, разросшегося шиповника и одичавших, задушенных сорняками клумб. Над цветами, басовито жужжа, вились толстые мохнатые шмели, в высокой траве прыгали и копошились маленькие серые кузнечики. Кое-где в бурьяне виднелись обтрепанные, облезшие до ржавого каркаса искусственные венки. Пасха в этом году была ранней, и день поминовения усопших, Радуница, прошел почти полтора месяца назад, в начале аномально теплого апреля. Несмотря на это, следов недавнего человеческого присутствия вокруг почти не наблюдалось, и бывший полковник внешней разведки Кривошеин про себя отметил этот факт как весьма красноречивый. Тем, кто предает забвению своих мертвых, наплевать и на живых – вот как обстоит дело, если называть вещи своими именами. А общество, в котором всем на всех наплевать, здоровым не назовешь…

Он внимательно вглядывался в надгробия, читая имена и фамилии, но первым нужное захоронение заметил глазастый Хомут.

– Вон оно, вон! – с неуместным торжеством в голосе закричал он, указывая куда-то в самую гущу свойственной большинству российских кладбищ убогой неразберихи вытянутой во всю длину ручищей. – Тороповы, верно?

– Верно, – сказал Дмитрий Иванович, старательно и безрезультатно шаря глазами по частоколу дешевых бетонных обелисков и ржавых православных крестов. – Не вижу, веди.

– Да вон же оно, – уже нормальным голосом повторил Хомут и, сойдя с аллеи, начал боком протискиваться через узкий, неизвестно на кого рассчитанный, лабиринт разновысоких, побитых ржавчиной и утонувших в спутанной прошлогодней траве оградок.

– Молодец. Возьми с полки пирожок, – вполголоса напутствовал его ревнивый Серго.

Дмитрий Иванович последовал за Хомутом и где-то на полпути, наконец, разглядел то, чего не замечал до сих пор: стоящие внутри низенькой железной оградки в полуметре друг от друга надгробия, утопающие в живых цветах – как распустившихся на любовно ухоженных клумбах, так и уже увядших, принесенных сюда, по всей видимости, с неделю назад.

Надгробий было два. Одно из них было широкое (некий шутник, ныне тоже покойный, называл такие надгробия двуспальными); на нем помещались два портрета, мужской и женский, и две надписи: «Торопова Людмила Сергеевна» и «Торопов Николай Георгиевич». Второе было вдвое уже, и надпись на нем гласила: «Торопова Евгения Николаевна. 12.09.1978–23.05.1991».