Слепой. Один в темноте

– Бывшие приятели и партнеры Вронского, о которых я вам говорил, Валиев и Зайцев, были уличенными педофилами. Валиева отмазал Фарино, а Зайцев за свои погружения в мир детства отмотал пять лет в колонии строгого режима. Оба погибли в результате несчастных случаев, которые вполне могли быть инсценированными. Возможно, третий приятель, Казанцев, был ягодкой с того же огорода, но чего не знаю, про то молчу. А теперь убит Фарино, которого связывало с первыми двумя то же, что роднило их между собой – педофилия и Вронский. Вот я и подумал: а что, если эта самая педофилия – не побочное обстоятельство, не дополнительный штрих к портрету потерпевшего, а мотив? Сексуальное насилие, особенно над детьми, мало кого оставляет равнодушным. С этим трудно смириться, это трудно забыть. За это могут отомстить, и отомстить жестоко.

– Просто уму непостижимо, в каком дерьме иногда приходится ковыряться за генеральскую зарплату, – доверительно сообщил Федор Филиппович. Он решительно отодвинул чашку, на дне которой плескался черный, как смола, недопитый кофе. С учетом того, что в чашку помещалась всего-то пара средних глотков, кофе он не столько попил, сколько понюхал. – Педофилия как мотив? Звучит как название статьи в журнале по судебной психологии, но почему бы и нет? Способ, которым расправились с Фарино, прямо указывает на месть, конкурентов так не убирают. И, кстати, мне, кажется, совсем недавно попадалось в сводках происшествий что-то похожее. Я распоряжусь, чтобы для тебя сделали подборку, вдруг обнаружится что-то полезное, какая-то связь… В общем, работай пока в этом направлении. Если выяснится, что этот твой ловкач на серой «девятке» охотился на Фарино из личной мести, это развяжет нам руки. Уберешь Вронского, как и планировалось, и будет нам кило халвы и небо в алмазах.

– А этот… мститель?

– А этот мститель, если он существует в действительности, а не является плодом твоего воображения, – не наш клиент. Экономических и политических основ государства он не подрывает, вот пускай его милиция и ловит, это как раз по их части. Вопросы есть?

– Да какие уж тут вопросы, – не кривя душой, ответил Глеб. – И без вопросов все понятно.

Ему действительно все было понятно, и он был согласен не только с тем, что Федор Филиппович произнес вслух, но и с тем, о чем генерал предпочел промолчать.

* * *

Угловатый, снаружи подчеркнуто, почти нарочито утилитарный, а внутри роскошный, как номер в пятизвездочном отеле, внедорожник «мерседес» остановился у крыльца приземистого, покрытого растрескавшейся и местами обвалившейся штукатуркой со следами побелки домика под почерневшей от старости, поросшей изумрудным мхом шиферной крышей.

Домик стоял справа от въездных ворот. Он пугливо жался к ограде, сторонясь соседства с крестами и могильными плитами, а два окошка с облупленными голубыми ставнями напоминали испуганно распахнутые глаза, как будто по ночам, когда на кладбище не оставалось живых людей, домик видел что-то такое, о чем хотел бы, но не мог рассказать по той простой причине, что дома не разговаривают.

Слева от входа к стене была приколочена доска объявлений, и ветерок, которым тянуло вдоль центральной аллеи, играл лохмотьями вылинявших от дождей, выгоревших на солнце бумажек, намертво присобаченных к доске густым, похожим на жирную сметану клеем ПВА.

Старое кладбище заросло высокими деревьями, яснее любых архивных документов говорившими об его возрасте. Оно располагалось за городской чертой, которая постепенно подбиралась все ближе, и здесь уже давно никого не хоронили: кладбище ждало, когда истечет отведенный срок. А когда это случится, когда умрут дети и внуки тех, кто здесь лежит, сюда придут бульдозеры – опрокинут ветхую кирпичную ограду, с торжествующим ревом переползут через обломки, сметут с фундамента домик с голубыми ставнями и пойдут дальше, валя старые березы и липы, опрокидывая покосившиеся кресты, кроша и втаптывая в землю стальными гусеницами растрескавшиеся, избитые непогодой надгробия…