Слепой. Один в темноте

– Не думаю. Он работает слесарем на ремонтно-механическом заводе, живет от зарплаты до зарплаты…

– Марк дал ему отступного, – напомнил Вронский. – Двадцать тысяч евро, если мне не изменяет память.

– Не двадцать, а пять, – поправил Кривошеин. – И не евро, а долларов.

– Как ты сказал?! – вскинулся Александр Леонидович. – Ах ты, жидовская мор… Гм, – спохватился он. – Ну, ладно, пусть пять. И что это доказывает? Да я в течение часа найду тебе отморозка, который согласится за тысячу укокошить кого угодно!

– Не думаю, – спокойно повторил Дмитрий Иванович. – За такие деньги вы наймете алкаша, который всего и может, что зарезать чью-нибудь восьмидесятилетнюю тещу. Да и то наследит, как корова в валенках, нанесет шестьдесят четыре удара кухонным ножом, а жертва при этом останется жива и уверенно его опознает… Профессионалы нынче берут дорого, а за такую, извините, чертову работу даже упомянутых вами двадцати тысяч евро, пожалуй, будет маловато. Я бы точно не взялся, разве что с сильной голодухи. И потом, вы – это вы, а слесарь с РМЗ – это слесарь с РМЗ. У ментов в каждой подворотне по три стукача, и попытка кого-то нанять для него со стопроцентной вероятностью кончилась бы разговором с переодетым оперативником. Да он, честно говоря, и не производит впечатления этакого горячего парня, для которого месть – священный долг. Если бы он бросил в окно офиса кирпич, я бы понял, а это… Нет, я бы на вашем месте о нем даже не вспоминал.

– А о ком бы ты вспоминал на моем месте?

Кривошеин кашлянул в кулак, пребывая в явном и решительно непонятном Александру Леонидовичу затруднении.

– Разрешите доложить соображения?

Иногда прорывавшаяся манера Кривошеина изъясняться суконными казарменными фразами неизменно забавляла Александра Леонидовича, но сейчас ему было не до веселья.

– А зачем я тебя позвал – лясы точить? – не особенно сдерживаясь, рыкнул он. – Докладывай, что ты там сообразил, внешняя разведка!

Начальник службы безопасности коснулся кончиками пальцев шрама на щеке, что обычно служило у него признаком сдерживаемого волнения или, быть может, раздражения. Впрочем, когда он заговорил, голос его звучал, как всегда, бесстрастно и ровно. Таким голосом мог бы разговаривать древний, времен застоя, автомат по продаже газированной воды: «Для получения воды с сиропом опустите в прорезь монету достоинством в три копейки. Для получения воды без сиропа опустите одну копейку. Для получения пятнадцати суток пните автомат ногой…»

– Казанцев. Валиев. Зайцев, – раздельно произнес Дмитрий Иванович. – Вот о ком я бы вспоминал на вашем месте.

Александр Леонидович дернул щекой. Разговор принимал неожиданный и не особенно приятный оборот. Впрочем, Кривошеин был не из тех, кто щеголяет своей осведомленностью исключительно ради того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Раз уж он заговорил о том, чего ему, строго говоря, просто не полагалось знать, значит, у него на то имелись очень веские причины.

– Не понял, – строго произнес Александр Леонидович.

– Виноват, – сказал Кривошеин. – Если вы хотите, чтобы я продолжал, мне придется говорить прямо. И это может вам не понравиться.

– У нас тут не институт благородных девиц, – сквозь зубы напомнил Вронский. – Если у тебя на уме что-то дельное, говори, а если нет – нечего было заикаться о том, чего толком не знаешь…

– Толком – да, не знаю, – согласился Кривошеин. – Все упомянутые мной лица погибли при обстоятельствах, не исключающих возможности несчастного случая. Но мне представляется довольно многозначительным тот факт, что эти три смерти последовали одна за другой с промежутком в месяц – полтора. Официальное следствие не обратило на этот факт внимания, поскольку не смогло установить связи между этими людьми. То есть, не секрет, что все трое в свое время были с вами знакомы и работали на вас, но, поскольку вы были вне подозрений, этой связи не придали должного значения. И правильно сделали, потому что эта связь – не главное. Главное, что их связывало, это две вещи: склонность к педофилии и соучастие в убийстве супругов Тороповых – то есть вашего двоюродного брата и его жены.

На какое-то время в кабинете повисла звенящая, как после сочной оплеухи, тишина. Потом к Александру Леонидовичу вернулся дар речи, и он немедленно взорвался, как водородная бомба.

– Что?! – заорал он не своим голосом, и этот крик отозвался печальным звоном в подвесках хрустальной люстры. – Ты что несешь, полковник? Ты что, мать твою, себе позволяешь?!

У него были все основания для возмущения и даже, черт подери, праведного гнева. Да, спора нет, он сам разрешил Кривошеину говорить прямо. Но кто, пропади оно все пропадом, дал ему право вот так, вслух, прямо в глаза, называть вещи своими именами? Кто, скажите на милость, позволил ему копаться в прошлом своего работодателя?!