Слепой. Один в темноте

Очень скоро он пришел к выводу, что продумывать тут нечего. О последствиях надо было думать раньше, а теперь это решительно бесполезно: думай не думай, а обратного пути все равно нет. Да, все вышло спонтанно, намного раньше и гораздо проще, чем он предполагал – настолько раньше и проще, что он оказался не готов к такому повороту событий. План, по которому он сейчас действовал, предназначался для другого человека – неважно, какого именно, но другого, не этого. Как ему расправиться с этим жирным ублюдком, Чиж еще не придумал – наверное, потому, что никакая казнь не была бы для него достаточно жестокой и продолжительной. Хоть ты отрезай от него по миллиметру хирургическим скальпелем, все равно рано или поздно он испустит дух. Изобретать идеальный способ казни можно до бесконечности, а этот лощеный негодяй тем временем будет жить в свое удовольствие, как спички, ломая чужие судьбы. Нет уж, дудки! Такая немыслимая удача приваливает человеку раз в жизни, и кем надо быть, чтобы от нее отказаться, не воспользовавшись верным шансом? К тому же, если пойти на попятный и отпустить толстяка сейчас, второй раз его в эту ловушку уже не заманишь. А значит, все идет так, как должно идти.

И быть посему.

Ветер раздувал тлеющий на конце сигареты уголек, заставляя его рдеть ровным оранжевым огнем, срывал с него и уносил в никуда гаснущие на лету, бледные в режущем свете прожекторов искры. Чижу вспомнилась стихотворная строчка – не то где-то вычитанная или услышанная, не то просто приснившаяся в последние минуты перед пробуждением, – где говорилось о ветре, уносящем в темноту пепел чьей-то сигареты. Он иногда баловался стихосложением – именно баловался, поскольку относился к этому своему занятию как к маленькой, вполне позволительной тайной слабости, и притом с изрядной долей иронии: надо же, какие мы талантливые и разносторонние! Когда пришить некого, стишата кропаем – как водится, о вечном… Но в последние годы рифмы рождались в уме так редко, и последний раз он брался за перо так давно, что действительно не мог припомнить, его это было стихотворение или не его. Да и какая разница, если самого стихотворения не вспомнить, хоть убей? Кажется, там проводилась параллель между человеческой жизнью и искрой, сорвавшейся с кончика сигареты; свежестью идея не блистала, из чего следовало, что стишок написан либо самим Чижом, либо таким же, как он, графоманом. И черт с ним, в конце-то концов…

Сделав последнюю затяжку, Чиж бездумно стрельнул окурком в пустоту за краем площадки: вряд ли прибывшая на место преступления следственная группа станет собирать и подвергать криминалистической экспертизе все бычки, валяющиеся на земле в радиусе пятидесяти метров от строящегося здания. Красный огонек пролетел в полуметре от левого уха мирно спящего на конце веревки человека, а потом ветер подхватил его, дернул в сторону и вниз, и тлеющая красная искорка в мгновение ока исчезла из вида.

Ветер играл полами яркого шелкового халата и остатками волос на голове подвешенного над стометровой пропастью человека. Здесь, на высоте, он дул с такой силой, что заставлял грузное тело слегка раскачиваться из стороны в сторону. Чиж поднял глаза и озабоченно осмотрел крепление балки, на конце которой был смонтирован блок лебедки. Ему все время казалось, что крепление не выдержит тяжести и оборвется раньше времени, испортив ему все удовольствие, при этом прекрасно понимая, что волнуется напрасно: человек, что болтался на конце веревки, весил от силы центнера полтора, а конструкция была рассчитана на куда больший вес – как минимум, килограммов на двести, если не на все триста.

Наконец, приговоренный к казни начал подавать первые признаки жизни, свидетельствующие о том, что действие хлороформа кончается, и он скоро придет в себя. Передумав закуривать новую сигарету, Чиж запустил руку за спину и извлек из спрятанных под полой куртки ножен большой охотничий нож, любовно отполированное лезвие которого ярко заблестело в свете прожекторов. Это было действительно грозное оружие, способное одним ударом разрубить довольно толстую кость, но Чиж очень редко использовал его по прямому назначению, вполне удовлетворяясь тем мощным психологическим эффектом, который оно производило на приговоренных. Пистолет намного опаснее, но ножа большинство людей боится больше: нож – оружие маньяков и жестоких отморозков, и смерть он сулит куда более медленную и трудную, чем пуля.