Следы в Крутом переулке

Сжимая рукоятку пистолета, Гурба присел к столу. Сличко же демонстративно держал обе руки, сжатые, правда, в кулаки, на столе. Разговор он начал с того, что заявил: хочет, воспользовавшись своим положением полицая, принести пользу партизанскому отряду.

— Чего ж ты сразу не пошел в партизаны, а подался на службу к гадам? — спросил Гурба.

— Еще неизвестно, кто и где больше пользы может принести, — ответил Сличко. — Вы там, в плавнях, все знаете. Так ты скажи мне: навредил я кому-нибудь?

И Гурба вынужден был признать, что особого вреда пока что никому от Сличко не было. Шумел он — верно, больше, чем другие полицаи. Но до того времени ни в казнях, ни в операциях против партизан вроде бы не участвовал. Это уж после превратился в лютого убийцу, каким и остался в людской памяти. Теперь-то ясно, что такой и была его конечная цель, но тогда… Гурба решил выслушать его.

— Хозяева нонешние, — Сличко так и сказал «хозяева», не назвал их мерзавцами, гадами или похлестче, чтобы не заподозрил Гурба, будто нарочно убеждает его словами, понося фашистов, которым служит, как уверял, лишь для вида, — завезли горючего много на нефтебазу. Не чуют словно, что конец их власти приходит. Вот и предлагаю вам ускорить их конец. Охрану свою они с нефтебазы почти всю убрать должны. Хотят, чтоб мы с парнями охраняли. А у нас в полицаях, сам знаешь, все больше трусы. Я все обеспечу, чтобы вам никто не мешал.

Так предложил Сличко свою помощь партизанам.

— Если бы я не хотел вам помочь, — сказал он Гурбе в конце разговора, — зачем мне было приходить сюда одному? И без меня могли схватить тебя. Сам знаешь, что бы они тогда с жинкой твоей молоденькой сотворили. Да и с тобой тоже. Так что думайте, можно мне верить или нет.

Сказал так Сличко и ушел. И не обернулся даже. Не побоялся, что выстрелит ему Гурба в спину. Понимал, видно, что беременная Катя точно заложницей у них была.

Гурба вернулся в плавни той же ночью. А наутро старики Угляры увезли дочку к родственникам в село Каменный Брод, что за Кохановкой, в полутораста километрах от Новоднепровска. И не помешал им никто.

Командиру Волощаху Гурба все доложил. И что жену увезли, тоже доложил. Нет, ни в чем не уговаривал он командира. Только доложил. Несколько дней тот размышлял, верить Сличко или нет. Когда сообщение получил от Рекунова, Гурбу же и послал проверить, хоть издали понаблюдать, как с охраной нефтебазы дело обстоит. И сам в бинокль часами смотрел. Действительно, солдат мало было. Все больше полицаи вокруг базы вертелись. Словом, настоял командир на операции. Но Гурбе строго-настрого приказал источник не выдавать. А потом уж, после гибели отряда, тот и сам понял, что надо молчать. Как свою-то роль мог бы он объяснить? Как должен был он себя теперь называть?

«Я виноват во всем, только я», — это были последние слова командира, сказанные им Гурбе тогда, когда бросился он по воде, пытаясь выручить хоть одну группу, ту, что заходила с восточной стороны нефтебазы.

Всю жизнь помнил Гурба эти слова. В отчете не написал о них, чтобы память о командире не порочить, но, конечно, и чтобы лишних расспросов не вызывать. Всю жизнь помнил эти слова, но адресовал их себе.

— Он и Петрушина убил, и Сличко в овраг отправил — хотел своими руками, не дождался, пугало поставил, — сказал напоследок Малыха и замолчал, тяжело переводя дух.

— Как же Петрушина? — спросил я из своего угла. — Разве Гурба левша?

— Рулевой он, как и я, — ответил Малыха. — У меня обе руки одинаково работают.

— Все ясно, — заявил я и встал, чтобы передать прокурору зеленую тетрадку. Пусть прочтет раньше меня, это и по закону правильней. Но не успел я шагу ступить, как вскочил Баляба и выбежал на середину кабинета.

— Нет, не все! — крикнул он и злым взглядом своих маленьких глаз заставил меня опуститься в кресло. — Не все! Это я пугало поставил! Зачем он врет? — и так же зло посмотрел на Малыху. Бедный Гриша совсем растерялся.

Привалов встал из-за стола, подошел к Балябе, обнял его за плечи и мягко сопроводил к стулу.

— Успокойтесь, Федор Корнеевич, сядьте. И все, что хотите, расскажите нам.

Баляба сел и, пока прокурор возвращался к столу, достал из кармана стеклянную трубочку с крошечными таблетками, высыпал на ладонь, сунул под язык. Мы все молчали и даже не смотрели в его сторону.