След на мокром асфальте

– Отставить истерику.

Простенькое заклинание, произнесенное в надлежащее время, возымело действие. Колька замолчал. Сорокин же снова заговорил – чужим, нудным, донельзя официальным тоном, уставив глаз в сторону:

– Товарищ Пожарский, соблаговолите соблюдать общественный порядок и не забывайтесь.

– Я не…

– Молчать. И слушать.

Колька повиновался и в этот раз. Как будто ушатом ледяной воды погасили пожар, и снова на душе было черным-черно и безразлично.

– Все необходимые оперативные мероприятия по факту наезда на пешехода, Пожарского Игоря Пантелеевича, проводятся согласно утвержденному плану расследования. С учетом вины самого пострадавшего…

Ан нет, не потухло негодование. Колька ушам не поверил, и вновь заговорил негромко, бешено:

– Это в чем же он виноват, к примеру? Улицу в неположенном месте перешел, или сам под машину кинулся?

– Согласно предварительному заключению, он находился в состоянии опьянения. Не проявил должного внимания при пересечении проезжей части.

То ли закончился запас злобы и удивления на сегодня, то ли просто до такой степени это было подлое заявление, что и всерьез его нельзя было воспринимать, только Колька, не повышая голоса и весьма вежливо, отозвался:

– А вот тут вы брехать изволите, товарищ капитан. Если кто и был там пьян, то это ваша Тихонова. Несло от нее, как из помойной ямы. Я сам был рядом, вы с отцом сидели близко – и утверждаете, что он был пьян. Врете, товарищ капитан.

Сорокин хлопнул ладонью по столу:

– Довольно. Попрошу посторонних очистить помещение.

– Посторонних. Посторонних… Когда вам надо, так для вас я и друг, и тезка, а теперь вот посторонний. Что ж, и очищу, чего не очистить. Только как бы вам самим потом кисло не стало.

Круто развернувшись, он отправился к двери, надеясь все-таки, что Сорокин что-то скажет, остановит, объяснит. Ведь так всегда было, а сейчас случилось по-другому. Гробовая тишина сопроводила Колькин выход в коридор. Захлопнулась дверь.

Капитан прикидывал: «Вот сейчас он пройдет мимо кабинета мужиков… выцепит Акимова. И обиженных станет двое. Теперь они уже наверняка сговорились пойти покурить. Вот, точно, – было слышно, как по коридору спешат две пары ног, как открывается и закрывается входная дверь, – ну вот и правдоискатели и вскрыватели заговоров».

Он осторожно, точно под обстрелом, по стеночке, приблизился, глянул в окно. Так и есть: двое дураков – один великовозрастный, другой сопляк, – с самым многозначительным видом доставая папиросы, отправились куда-то под сень дерев. Не иначе как для того, чтобы в полной конспирации обсудить и оплакать выявленные ими огрехи следствия и факты вредительства.

Сорокин вздохнул: «Видать, так и помру я, не дождавшись, чтобы сперва научились думать да носы подтирать, а уж потом обличать и поучать…»

* * *

Старый капитан был прав лишь частично: кипел и орал, хотя и шепотом, только Колька, Акимов же молчал и слушал. Не потому, что был не согласен или его не интересовали сообщаемые парнем вещи – целиком был согласен, и очень интересовали. В свете всего, что было узнано, Акимов уверился в том, что не было никакого угона. И Тихонов… да, скорее всего, он попытался таким образом поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. Сергей уже даже полностью убедил себя в том, что не очень-то полковник обрадовался, увидев найденную собственность.

Колька же, скрежеща зубами, излагал свои обиды:

– Нет, вы слышали, Сергей Палыч? Пьян батя был!

– Да, слышал эту байку.

Парень горячился:

– Так клевета же! Враки! Вы же сами знаете, он в глубочайшей завязке, не до того ему. Работы по горло, к тому же здоровье. Все до копейки матери отдает, не на что ему…

«Вот-вот, – размышлял Акимов, – Пожарскому, начальнику лаборатории, напиваться не на что, а вот Тихонову, скатившемуся на ставку рабочего, – есть на что, да еще и всерьез, до похмелья. И в Летчике-испытателе, выходит, работает всеобщий парадокс: как не пить, коли ни копейки нет? Любопытный фактик и черточка к характеру, в особенности если в одиночку упивается, – значит, совсем худы дела и совесть нечиста».

Он вспомнил свежего, как майская роза, Золотницкого, выбритого, благоухающего не перегаром, а отменным одеколоном, с такими ясными, хорошими глазами. Этот до похмелья может напоить, сам надираться не станет.

Колька продолжал излагать обиды:

– А портфель-то, портфель! Вот не надо смеяться.

– И в мыслях не было, – заверил Акимов, вполне серьезно. – Я его видел, потом сам потерял из виду.

– Правда, что ли, он в «Победе» был?

– Был, правда.

– А что там было, в портфеле?

– Ничего не было, пустой.

– И чей он, тихоновский?

– Нет, Тихонов сказал, что в глаза его не видел.

– Как это – «нет»?! Почему ж тогда его этой дуре отдали?

Пришла пора Акимову дивиться:

– Кто отдал?

– Так Сорокин и отдал! Я собственными глазами видел: принес и чуть не с поклоном ей отдал! А вы понимаете, что там могли быть документы по работе – схемы, чертежи. Что у вас творится-то?

Тут Акимов понял, что пора призвать к порядку:

– Ты меру знай. Развоевался. Ты-то сам имеешь хоть какие подтверждения, что это отцовский?.. Нет.