След на мокром асфальте

Сорокин, козырнув и даже каблуками прищелкнув, скрылся в кабинете. Впрочем, говорящий и многообещающий взгляд на сержанта он все-таки бросил.

Остапчук, сделав свирепый вид, пригласил строгим голосом:

– Ну-с, присаживайтесь. Побеседуем.

Акимов деликатно поинтересовался, не помешает ли, получил заверение, что нет.

– Вы, товарищ лейтенант, необходимы для представительности и коллегиальности.

Расселись: Витька Маслов с выражением «ах-как-интересно-у-вас-дяденьки» на стуле напротив входа, Приходько – на скрипучем стуле, спиной к Акимову, что было ей особенно неудобно. Она вообще предпочитала бегать и говорить больше, чем сидеть и спокойно излагать. Осмотрев положение вещей и людей, Иван Саныч увидел недостаток и тотчас его исправил. А именно: вынул из сейфа и придвинув к себе самую потрепанную, страшную папку, пододвинул чернильницу и перо.

– Гражданка Приходько, приступим. Изложите дело.

– Сто раз изложила, – сварливо начала тетка Анна, – прихожу, стало быть, на рынок, картошки приобресть. И вот этот зловредный клоп…

Витька, человек бывалый, ощущающий себя уверенно, поднял руку:

– Вот это уже оскорбление.

– Согласен. Гражданка Приходько, воздержитесь.

– Вот, дожили, – проворчала она. – В родной милиции и рта не дают раскрыть. Ну, будь по-вашему. Желаю, стало быть, приобресть ведро картошки, на посадку. А этот… ну, в общем, Витька Маслов, и говорит: могу пособить. Подводит к одному, с усами…

– Кто таков, имя, фамилия?

– Я почем знаю? Лапоть какой-то. Вот он в ведро пихает…

– Хорошую?

– Хорошую. На безмене взвешивает, ссыпает в мешок, я, значит, расплачиваюсь, приношу домой – а потом хвать, а картошка-то мороженая! Я сейчас на рынок, хватаю этого вот…

– Но-но.

– …Маслова то есть, за грудки, а он вот так и держится: знать ничего не знаю. Я и потащила его сюда, а в вагоне как раз власть встретила.

Остапчук, делая вид, что старательно записывает сказанное, поднял глаза.

– Что ж, все?

– Все пока, а там от вас зависит!

– Ну-ну. Товарищ несовершеннолетний Маслов, что можете сказать по данному поводу?

Витька вежливо склонил умную голову, откашлялся, принялся излагать, спокойно и неторопливо:

– Все сказанное не имеет ко мне никакого отношения. Гражданка Приходько приобрела с рук картошку…

– Ты же мне на этого указал! – возмутилась тетка Анна.

Но Витьку просто так, без хрена, не употребишь.

– Я лишь ответил на ваш вопрос о том, где можно купить картофель. Как воспитанный гражданин.

– Справедливо, – согласился Остапчук.

– Да как же так – «справедливо»! Они ж столковались мне порченую подсунуть!

– Простите, – остановил женщину сержант, – это обвинение серьезное, клевета, к тому же по отношению к несовершеннолетнему…

– Беззащитному сироте, – подсказал Маслов.

– Да вы тоже сговорились, что ли? – возмутилась тетка Анна.

– Вот это уже клевета на власть, – заметил Остапчук. – Так и запишем. Ай-ай-ай.

– Вот! Пользуетесь тем, что сразу потребитель не проверяет – и ду`рите!

– Вы, простите, когда ж увидели, что картофель испорчен? – хлопая глазками, спросил Витька.

Тетка Анна открыла рот, но тут поняла, к чему идет, и осеклась.

– И все-таки ответьте, – предписал Остапчук, покачивая пером.

Она угрюмо призналась:

– Двух суток не прошло.

– Вот так вот, – с удовлетворением констатировал Витька, – где-то двое суток продержали корнеплоды, неясно в каких условиях – а я, стало быть, виноват!

– Ах ты!..

Остапчук снова был вынужден призвать к порядку:

– Тихо-тихо. Сейчас вы, гражданка Приходько, садитесь к столу и изложите письменно все свои беды.

Тетка резко поднялась, уронив стул:

– Ничего не буду писать. Вижу я, к чему клонится: как всегда, я у вас виновата, а этот вот, как всегда, ни при чем. Ничего, я с его мамашей поговорю, пусть знает!

– Это ваше право в пределах, допускаемых законом, – подчеркнул сержант, особо ничем не рискуя. Всему району было известно, что второй такой сороки в округе нет, а до рукоприкладства не дойдет, поскольку Витькина мама – воспитанная женщина.

– Все, кончилось мое терпение, жаловаться на вас на всех буду, попомните меня, – ворчала тетка Анна, отправляясь к двери, излагая смутные, но ужасные угрозы.

Навстречу ей по коридору шествовали двое – Мурочка Тихонова, в очередной шляпке, в легком кричаще-цветастом платье, и военврач Золотницкий, отглаженный, свежий, без тени похмелья и чего-то недостойного. И в пенсне.

Войдя в кабинет, военврач козырнул, пожелал здравия, потом всем пожал руки. Мурочка поприветствовала не сквозь зубы, но высокомерно. Акимов заметил:

– А вы, Владимир Алексеевич, очки носите?

Тот снял пенсне, протер стеклышки, ответил смущенно:

– Вот, окопчики сказываются, ранения. В крота превращаюсь. Коллеги-окулисты настаивают, что пора носить, а я никак не могу привыкнуть.

Тихонова немедленно встряла:

– Ближе к делу! Когда можно забрать машину?

– А, здравствуйте, здравствуйте, гражданка Мария Антоновна, – со значением поприветствовал молодую женщину Остапчук, поднимая глаза от стола.

Уж что он имел в виду, и что услыхала в нем мнительная дамочка, но она немедленно взбеленилась:

– Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?