Слабак

Остаток трапезы прошёл в тишине, если не считать металлического звона столовых приборов. Я слышал, как посетители в других секциях смеялись и звенели бокалами, как будто находились очень далеко, мы же оказались заключены в нашу отдельную секцию – видимо, для страданий. В кои-то веки папа не прокомментировал и даже не заметил, как мало я ем.

«На самом деле они не собираются разводиться! – успокаивал я себя. – Он просто сказал так, чтобы меня напугать».

Я покосился на отца. Тот выглядел угрюмым, подавленно глазел на свои колени. Раньше я никогда не видел его таким «настоящим», лишённым напускной бравады.

– По крайней мере ты хотя бы мог съесть свою еду, Джон? Ты же не набрал ни унции. Что с тобой не так? Всё такой же хлюпик, каким был три или четыре года назад, – добавил он.

Затем крепко сжал мою левую руку.

– Куриное крылышко, – произнёс он недовольно.

* * *

Позже, в темноте, мне привиделось предательское лицо Эрика. Но с чего папа решил, что я смогу сохранить такой важный секрет? Затем дверь спальни открылась, и я почувствовал запах маминых духов. Она подтянула простынь за плечами Тима. А потом, забравшись на подлокотник кресла, натянула на меня одеяло, погладив по волосам.

Я чувствовал, что она – единственная, кого я действительно предал. Чувство вины камнем лежало на груди. Хотелось скинуть этот камень и умолять её о прощении, но я не мог произнести ни слова. И от каждого нового её прикосновения к моим волосам мне становилось больно.

На следующее утро мама повела меня покупать новые брюки – взамен тех, что пришлось разорвать по швам ради гипса. Она пояснила, что столь грубо разорванные штаны уже не восстановить.

Раньше ездить в универмаг «Уайт-Плейнс» считалось одним из наших любимых дел, но в тот день поездка получилась мрачной. Мама включила кассету Дилана Томаса, которая с готовностью зажужжала в автомобильной стереосистеме. Я давно не слушал эту запись, и теперь его голос звучал суровее, чем раньше. Возможно, жизнь оказалась серьёзнее и мучительнее, чем я думал. Голос Томаса погрузился в меня, когда он читал стихотворение о своём отце: сидящем в одиночестве на обрыве, впитывающем последний свет и становящемся всё более уязвимым и далёким – медленно и тихо умирающем над морем.

Пока мама вела машину, я с ужасом ожидал на пассажирском сиденье лекции о Натали. Уже так и слышал, как она ханжеским голосом превозносит святость любви, красоту обнажённого человеческого тела и желание в его чистом, первозданном виде – над моим низким, вульгарным поступком и тлетворным влиянием отца. Всё, во что она верила. И что отец в сговоре со мной вероломно предал. Вместо этого мы сидели в тягостном, нервном молчании (которое, впрочем, я уже научился выносить довольно долго).

– Вы с папой разведётесь? – наконец спросил я.

– А почему ты об этом спрашиваешь? Это отец тебе так сказал?

– Да, – только и смог выдавить я.

– Нет, нет, дорогой. Всё не так. Я, конечно, была в ярости и обижена на него. Но теперь – на этом всё. Все супружеские пары время от времени ругаются. Но не думай об этом больше.

Она повернулась ко мне, одарив своей самой сияющей улыбкой – той, которая могла продать что угодно кому угодно. Той, что заняла все мои мысли, пока я не вернулся в школу.

Глава 13

Через месяц я прилетел из Женевы в Мадрид, чтобы встретиться с родителями в свой шестнадцатый день рождения. Несмотря на неприятности, вызванные моим пребыванием дома, очень хотелось снова увидеть их. Я надеялся, что они полностью оправились после той мучительной ночи. Пусть я и желал сбежать от них, но всё ещё хотел быть с ними – чтобы попробовать хотя бы выступить их посредником, буфером, дипломатом. Это роль, в которой я сейчас чувствовал себя наиболее полезным и ценным.

Родители получили для меня разрешение пропустить занятия в четверг и пятницу, чтобы провести вместе длинные выходные. Приезд запланировали на утро четверга, так что к тому времени, когда мой самолёт приземлится, мама с папой должны уже прибыть в отель. Твёрдо стоя на двух ногах (а моя нога сильно окрепла!), я уверенно вышел из терминала и назвал таксисту адрес. Я едва мог разобрать ответное «грасиас», так как тот произнёс это слово с сильным кастильским акцентом.

Подойдя к стойке регистрации гостей, чтобы узнать, в каком номере живут мои родители, я почувствовал гордость за свою способность ориентироваться, самостоятельно путешествуя по миру.

Администратор громко повторил мою фамилию и взял с полки позади него бухгалтерскую книгу. Затем провёл указательным пальцем по списку прибывших за день и посмотрел на меня, качая головой.

– Я не вижу брони на сегодня: ни для ваших родителей, ни для вас, – произнёс он с общеевропейским английским акцентом.

– Пожалуйста, проверьте ещё раз, – попросил я, ощущая колючий жар под рубашкой и пиджаком.

– Да, вот, вижу. Но бронь на завтра, а не на сегодня, – объявил он.

– Вы уверены? – удивился я. Комната начала дрожать, и я почувствовал, как волны страха забили по шее и плечам.