Слабак

– Итак, мы знаем, что швейцарцы – и до, и во время войны – не пропускали тысячи евреев и беженцев через свои границы. Мы знаем, что ставили штамп «Е» в их паспортах и клали деньги евреев в банки в Женеве и Цюрихе. Мы знаем, что купили сотни тысяч кусков золота Мельмера, украденных у жертв Холокоста. Как и то, что пропускали нацистские поезда через свои границы. Как мы можем превратить это в историю? – спросил Эрик.

Все трое кисло посмотрели друг на друга. Помимо того, что местом действия их фильма станет сочувствующая нацистам немецкоязычная Швейцария времён Второй мировой войны, больше не возникало никаких идей.

– Что, если у одного из пронацистски настроенных полковников швейцарских вооружённых сил есть жена-еврейка и она пытается тайно перевезти свою семью в страну. Так пойдёт? – спросил наконец П.-Х. Остальные пожали плечами.

– Что думаешь, Джонни? – обратился ко мне Эрик.

– Звучит, как хороший поворот. Может быть, сможете его использовать? – предположил я.

Спекуляции и сюжетная линия зашли в тупик. Эрик с приятелями делали заметки в своих маленьких блокнотах и праздно перелистывали страницы справочников.

– Ассен, принеси нам эту книгу. Может быть, отыщем ещё одну идею. Эй, ребята, знаете, что сделал отец Джонни? – спросил Эрик. Они подняли глаза. Я сразу почувствовал тошноту. Прежде чем Эрик произнёс ещё слово, я уже знал, что за этим последует.

– А что он сделал? – спросил П.-Х.

– Не поверите, – воодушевлённо начал Эрик. – Дал деньги и послал его к проститутке. Можете в такое поверить? Может, стоит включить это в сценарий?

– Я слыхал, что отцы делали что-то подобное раньше, но это редкость даже для Болгарии. Ну и как она, Джонни? Не слишком ли ты молод для такого опыта? В моей стране каждый отец ждёт, пока мальчику не исполнится по крайней мере тринадцать. Я и не знал, что в Америке отцы тоже делают такое для своих сыновей. Тебе же уже есть тринадцать? – спросил Ассен доброжелательным голосом.

– Мне почти шестнадцать! – обиделся я.

– О, ну тогда нормально. Давай тогда расскажи… Какой она была?

– Повтори им то, что рассказывал мне вчера. Не опускай подробности, – бросил Эрик.

Я монотонно начал пересказывать то, что Эрик уже слышал.

– Лучше сразу начинай про ту часть, где секс! – перебил Эрик.

– Не хочу… – я уставился в пол. – Сам, если хочешь, расскажи.

– Эрик, оставь бедного ребёнка в покое. Он не обязан рассказывать нам, если не хочет. Мы сами можем всё додумать, – рассудительно произнёс Ассен.

– Она расстегнула твою ширинку и взяла в руки твой член, так? – предположил Эрик.

– Нет, всё не так. Поцеловала меня в щёку, а потом взяла за руку и усадила на кровать. Затем встала на колени и начала расшнуровывать мои ботинки. Затем расстегнула мой ремень и сняла с меня носки. Это всё, что я скажу, Эрик, – насупился я.

– Джонни, ты обо всём умалчиваешь. Почему ты такой коварный? – удивился он. И, указывая на П.-Х. и Ассена, добавил: – Ребята жаждут продолжения истории. Скажи, сняла ли она свой жёлтый платок, когда сосала тебе?

Я встал, чтобы уйти. Ассен и П.-Х. смотрели мне вслед. Они оставались всё в том же положении, как и когда я вошёл. Очевидно, мне сочувствовали, но не так, как я сам себе. Преданный, униженный, злой – я испытывал тошноту. И не мог определить, какое чувство проявлялось сильнее.

Я побрёл обратно по коридору, что теперь казался альпийской тропой, ведущей прямо в ад.

Дойдя до своей комнаты, лёг на кровать. И закрыл глаза, чтобы отгородиться от того, что только что произошло. Образ игральной карты – в двух положениях – проявился вдруг в моём сознании. Ребром, на свету между кончиками пальцев, она выглядит тонкой и острой, как лезвие бритвы. Этакое оружие, прекрасно скрывающее свою истинную сущность. Не видно ни ранга, ни масти, ни цвета. Но когда её кладут лицом вверх, то всё становится открытым: моментально доступная информация. В своих мечтах я поворачивал карту к свету и обратно, меняя одно её положение на другое. И представлял себя такой картой. С одной стороны выглядел худым, маленьким и твёрдым, бдительным и тихим, недоступным. Но с другой стороны – открытым и откровенным. Я мог сказать что угодно кому угодно и по любому поводу, нисколько не задумываясь о риске: совершенно открыт и доверчив.

Образ такой карты, как я его представлял, переворачивался и закручивался по спирали, пока в сознании обыгрывались разные положения: полуоткрытое, на три четверти открытое, ребром, почти невидимое на свету. Если бы я понимал возможные риски, прежде чем войти в комнату Эрика, то мог бы избавить себя от мучительной сцены и последующего предательства. Мне следовало находиться во всеоружии, зная, что Эрику нельзя доверять. А не идти туда неподготовленным. Лучше всего, конечно, было и вовсе не заходить к нему, остаться наедине со своей тонкой, непостижимой сущностью.