Слабак

Подруги свернули в «Кафе де ля Роз», неприметное заведение, и через минуту я повернул туда же. Внутри музыкальный автомат играл “King Crimson”, прерываемый звонками и гонгами нескольких автоматов для игры в пинбол. Я заметил Биргитту и Эрику – они хихикали, указывая друг на друга, и курили сигареты, как и все остальные в переполненном зале. Их окружила группа студентов, которых я до этого мельком видел в школьном дворе. Парни (казавшиеся большими и неряшливыми, с нечёсаными волосами, вывернутыми наизнанку карманами) смеялись, толкали друг друга, играли в настольный футбол, кричали и ругались на странных языках (на каких именно – я не мог определить). Вся компания поглощала сэндвичи с ветчиной на длинных кусках багета, намазанных маслом. И, насколько я смог расшифровать обрывки их разговора, шутили о курении гашиша и кашляли с таким энтузиазмом, как будто это был самый важный ритуал в обеденное время.

– Вы приходите сюда каждый день? – нерешительно спросил я Эрику и Биргитту. Они многозначительно посмотрели друг на друга, как будто им требовалось посоветоваться, прежде чем ответить на мой вопрос. Казавшийся огромным рослый рыжеволосый мальчик в длинной синей военной куртке до пола вмешался, прежде чем они успели ответить:

– А кто он? И как нашёл сюда дорогу? Кто ты? Nouvel eleve?[27] – спросил он. Я не верил, что Эмили и Биргитта могли дружить с таким неопрятным человеком, как он.

Чтобы объяснить свой визит, я начал говорить, тщательно подбирая французские слова:

– C’est la première fois que…[28]

– Говори по-английски, – оборвал он меня. – Мы все тут владеем языком.

– Ив, иди сюда, – крикнул он вдруг мальчику постарше (с плохой кожей и милой эльфийской улыбкой). – Кто ты и откуда? Почему здесь? Изгнанник? Большинство из нас в изгнании, независимо от того, живём мы со своими семьями или нет, – продолжил он расспросы.

– Какие ещё изгнанники, Аксель? Это чушь собачья. На самом деле мы просто иммигранты, – возразил Ив.

– Никогда не думал об этом в таком ключе. Но, может быть, я тоже изгнанник, – поспешил заверить я. – А откуда здесь все?

– Мы отовсюду. Турция, Греция… Наши семьи приехали в Швейцарию по разным причинам, и мы оказались в «Ля Роз». Comme tu vois[29], – небрежно бросил он, оглядывая шумную комнату как хозяин и улыбаясь своей публике. – А ты что скажешь в своё оправдание?

– Мои родители решили, что безопаснее учиться в школе в Швейцарии, чем в американской школе. Поэтому и отправили меня сюда. Не изгнание, наверное, но близко к тому, – попытался оправдаться я.

– Ясно, беженец… А от чего, я не буду спрашивать. Оставайся с нами, – добавил он.

– Хэш? – спросил он, роясь в кармане. А затем достал маленький мятый кусочек фольги и протянул его мне. Я недоумённо уставился на него, не зная, что с ним делать.

– Viens, je vais te montrer[30], – предложил он, подводя меня к одному из столов. Потом вытащил зажигалку с изображением распятого хмурого Джима Моррисона с обнажённым торсом. За секунду нагрел фольгу, прежде чем раскрошить гашиш на сигаретной бумаге, смешать его с табаком и затем скрутить между пальцев. С толстой стороны он вставил картонный фильтр.

– Voilà, – произнёс он. – Pour toi[31]. Думаю, это твой первый косяк с гашишем. Только не спеши. Это «афганский чёрный». В нём есть вкрапления опиума. Так, во всяком случае, говорят.

Шум, музыкальный автомат и услышанный мной английский язык убедили меня в том, что «Кафе де ля Роз» станет моим новым домом вдали от родных мест. Так и произошло…

Уже потом Эрика и Биргитта, Аксель и Ив помогали мне с учёбой. А ещё помогал гашиш, который то один, то другой давали мне. Сперва бесплатно, а затем за ливанский или афганский просили суммы наобум, первые приходившие им на ум. Потом отламывали кусочек и совали мне в карман.

В конце дня я обычно открывал маленькое окно в своей комнате, раскуривал косяк, выпуская дым в листья каштана. Родной дом был так далеко! Я скучал по всему: по родителям, по братьям и сестре. Скучал по Синдбаду, большому чёрному ньюфаундленду, которого Дэнни уговорил родителей купить (сказав, что ему не с кем играть). А ещё по Марианите, её серебряному блюду и золотому зубу. Я пытался проигрывать свои старые пластинки, чтобы приблизиться к родным: закрывал глаза и представлял, что они сейчас делают и в каких комнатах находятся.

Каждую неделю я писал домой письмо, где пытался описать свою новую жизнь, неизменно добавляя новые французские слова, которые выучил, чтобы впечатлить их своими успехами, а ещё новые слова из книг на английском языке, что читал самостоятельно – даже строки из стихотворений Дилана Томаса, слышанные много раз и оттого часто приходившие мне на ум. Я старался не говорить о своей тоске по дому. Хотелось, чтобы родители, особенно мама, считали меня смелым и независимым. Мне тогда казалось, что, признайся я, как сильно скучаю, сразу же появились бы новые вопросы, на которые мне точно не хотелось отвечать. Например, кто мои друзья и чем мы занимаемся вместе. Или такой: «А у тебя уже есть девушка?»