Сквозь толщу лет

В полночь 31 декабря 1968 года за праздничным столом Фришей прозвучали строки, автор которых размышлял, сумеет ли человек в наступающем году совершить посадку на Луну и какой людям от того будет прок, спрашивал, не разумнее ли, прежде чем гоняться за звездами, получше наладить жизнь на земле; высказал тревогу по поводу ущерба, наносимого природе, и надежду на победу разума и мира. Стихотворение заканчивалось предложением сдвинуть стаканы в честь «доброго нового времени»…

…Между тем годы шли. Они уносили с собой силу и здоровье, которые необходимы натуралисту для полевых работ. Ухудшилось зрение, слабел слух.

Старость вынуждает смириться со многим. Однако особенно чувствительным оказалось расставание с концертным залом. Их юношеский квартет давно распался, один за другим умерли братья Ганс, Отто, Эрнст. Теперь глухота обрывала последние связи с миром звуков.

Фриш перенес инфаркт. Пришлось отказаться от личного участия в разных научных собраниях, которые он так охотно посещал.

Он перестал ездить даже на ежегодные сборы кавалеров ордена «За заслуги в науке и искусствах». Всего тридцать человек носят в стране такое почетное звание: десять гуманитариев, десять деятелей искусств, десять естествоиспытателей. Это не лига, не клуб, не академия. Это ассоциация суперэлиты. Фриш очень ценил редкие, но тем более яркие встречи «арбитров элеганциарум», награжденных этим немецким орденом, носящим французское название «Пур ле мерит».

Согласно обычаю, каждый новый член докладывал о своих работах. Темой выступления Фриша была его, как говорят немцы, «Paradepferd» — «Парадный конь», что в данном случае не совсем точно, поскольку «парадный» конь был также и обычным работягой. Как бы там ни было, в 1957 году Фриш прочитал доклад «Пчелы и их небесный компас». Впоследствии он не раз выступал здесь с речами и о коллегах-натуралистах. Теперь пришлось довольствоваться только чтением ежегодников ордена.

— Что поделаешь! — утешал себя Фриш. — Зато смогу всласть поработать за письменным столом!

Но и это не сразу оказалось возможным. Поначалу профессора пригласили в Рим для получения весьма почетной премии имени Эуженио Бальцано за заслуги в области науки и искусств, за деятельность в защиту мира. Фриш был награжден этой премией одновременно с папой римским Иоанном XXIII.

В Рим профессор поехал вдвоем с женой. То было последнее совместное путешествие. Через несколько месяцев Маргарет скончалась, немного не дожив до золотой свадьбы.

В горьком стихотворении, написанном в год смерти жены, Фриш вспоминал веселое журчание ручьев и щебет птиц в майском лесу, где они гуляли незадолго до венчания.

Затем Фришу пришлось отправиться в США, на этот раз с сыном, куда его пригласил Гарвардский университет для получения диплома доктора «гонорис кауза» вместе с тогдашним канцлером Вилли Брандтом и генеральным секретарем Организации Объединенных Наций У Таном.

Еще один почетный докторский диплом — в Ростокском университете в ГДР, где Фриш начинал в 1921 году свой путь в науке и куда не мог не поехать.

И только тогда профессор погружается в составление тома для серии «Современная биология». Он должен! Ведь сюда войдут не только многие доклады с добавлениями и примечаниями, но и речи памяти замечательных биологов — учителей и друзей.

А затем…

Еще летом 1963 года в Бруннвинкль приезжали Хелен и Курт Вольфы — руководители издательства «Ульштайн». Фриш радушно встретил давних знакомых и показал им экспонаты своего музея, те, что когда-то демонстрировал Готтфриду Келлеру. Сейчас под черепичной кровлей мансарды старого дома наряду с чучелами, штабелями стеклянных посудин с образцами водной фауны, среди ящиков с тысячами насекомых подобрались коллекция галлов на листьях и побегах растений, изрядный отдел птичьих гнезд, гнезд и сотов шмелей, ос, шершней, пчел, селений других шестиногих, убежищ водных тварей…

Гости сразу оценили тему и стали в два голоса уговаривать Фриша написать для широкой читательской аудитории книгу о строительных и архитектурных талантах животных.

Идея Фришу нравилась, он обещал подумать. Но только сейчас смог сесть за работу. После шестидесяти лет изучения одного-единственного звена в поведении одного-единственного вида пчел было очень заманчиво составить сравнительный образ проявлений одного инстинкта во всех классах живого. Речь шла не о каких-нибудь инстинктах, а о «единственном», который, по замечанию Дарвина, «может быть сохранен в музее»!