Как-то, это было, как мне помнится, вскоре после Рождества, боевое охранение вдруг подняло нас по тревоге. Вначале я подумал, что это дурацкая выходка какого-нибудь перепившего солдата или фельдфебеля. Но когда нас построили на улице, я заметил, что офицеры встревожены не на шутку, так что оставалось предполагать худшее. Потом со стороны побережья донеслась стрельба, сначала винтовочные выстрелы, а потом заговорили автоматы и тяжелые орудия. Что случилось? И почему все так внезапно? Насколько мы знали, части Красной Армии располагались километров за сто пятьдесят от нас. По мере того как мы стояли и мерзли на пронизывающем ветру, в нас росло чувство страха и неуверенности, быстро сменившееся раздражением. Мы уже собрались рассесться по машинам и двинуться на юг, в город, как на дороге появились разрозненные группы наших солдат. Запыхавшись, они в двух словах объяснили нам обстановку: русские высадились с моря. Части Красной Армии на десантных лодках беспрепятственно добрались до берега, скорее всего, оставшись незамеченными, ибо наша охрана больше пьянствовала, чем утруждала себя исполнением служебных обязанностей. К тому же, по словам отступавших, многие из русских были переодеты в немецкую форму, что значительно облегчило им снятие наших постов. Охрана едва успела открыть огонь, да и то с большим запозданием. Паника и хаос были неописуемы. Наши солдаты, едва выбежав из домов на улицу, попадали под огонь русских, произошла страшнейшая мясорубка. Прежде чем успели развернуть две тяжелые гаубицы у входа в порт, они были буквально сметены огнем орудий главного калибра тяжелых кораблей Советов. Только тогда сообразили, что под покровом темноты вплотную к берегу сумели подобраться советский крейсер и еще несколько эсминцев. Прислушавшись, мы разобрали гул двигателей моторных лодок, и это свидетельствовало о том, что десантники противника овладели всеми стратегическими пунктами в городе.
Из дома, где размещался наш командир роты, мы услышали, как он громко кричал в трубку полевого телефона, позже нам передали, что его на ломаном немецком крепко обругали в телефон русские. Не прошло и часа, как поступил приказ запустить двигатели и колонной следовать за командирским танком. Все ожидали, что нам прикажут следовать на юг к побережью для участия в отражении внезапной атаки русских. Но оказалось, что нам предстоит путь на север в противоположном от района боевых действий направлении, и мы стали углубляться в предгорья Яйла. Все мы в голос сетовали на трусость командования, но что касается меня лично, втайне я был вполне удовлетворен таким исходом, поскольку чувствовал, что к серьезной битве не готов.
Когда над морем занималось утро, мы были уже довольно далеко от прежнего места дислокации и, одолев перевал, спустились по припорошенным снегом северным склонам гор. Температура резко упала. Мы медленно и с достоинством проползли через городок Старый Крым[11], будто наше командование старалось уверить местное население в том, что высадка русских в районе Феодосии — дело пустяковое. Километров через тридцать мы вошли в вытянутое в длину селение и там остановились. Наши офицеры не утруждали себя тем, чтобы ввести нас в курс дела, и когда кто-то поинтересовался у лейтенанта, какова обстановка, тот высокомерно заявил, чтобы мы не забивали себе головы зря; дескать, пусть лошади думают — у них, мол, и головы побольше. Такой ответ возмутил нас — нам дали понять, что мы — пушечное мясо, не более того, а пушечному мясу лишнего знать не положено.