Сквозь ад за Гитлера

После революции, в начале 20-х годов, когда части русской белой армии все еще удерживали Крым, вдоль этого перешейка были сооружены мощные линии укрепления, чтобы не допустить в Крым большевиков. Просчет этого плана обороны белых состоял в том, что они совершенно упустили из виду Сиваш, считая его непроходимым для огромной массы войск. Но когда сильный западный ветер угнал воды мелкого Сиваша в Азовское море, наступавшие с севера части Красной Армии дерзко воспользовались открывшейся им возможностью. Красноармейцы вместе с лошадьми и легким вооружением пересекли якобы непроходимые сивашские топи, уподобившись иудеям, перебравшимся через Красное море двумя тысячелетиями ранее. Многие солдаты погибли, утонув в трясине, но большинство добралось до южных берегов полуострова, где сосредоточились ничего не подозревавшие белые, и ударили им в тыл. Так весь Крым был отбит у войск белой армии. Мы прибыли в железнодорожный узел Джанкой, который мы сразу окрестили «Шанхаем». За время нашего пребывания там нам крепко досталось от атак советских самолетов, из чего мы заключили, что линия фронта не так уж и далеко. Добравшись по ведущей на юг однопутке до Симферополя, столицы Крыма, мы убедились, что близки к последней стадии нашего длительного странствия. И дня не прошло, как нас отогнали на запасные пути для предстоящей разгрузки. Наша четырехнедельная переброска подошла к концу. Как и во Франции, здешние железнодорожники тоже были одеты в довольно приличную темно-синюю форму. Они в наши дела не лезли, занимаясь только тем, что предписано их обязанностями, так что основная часть разгрузочных работ легла на наши плечи с той лишь разницей, как невесело шутили мы, что здесь, в отличие от Франции, уже не приходилось гадать, кто из местных железнодорожников коммунист, а кто нет — здесь ими были все поголовно.

С рассветом, таким же угрюмым, как и все вокруг, мы были готовы выступить. На сей раз наш командир роты решил обойтись без воодушевляющих речей. По отвратительной дороге мы двинулись к востоку и вскоре услышали грохот орудий — мы приближались к фронту. Дорога была забита техникой и гружеными автомобилями, навстречу мчались уже пустые грузовики. Управлять грузовиком на разбитой дороге было настоящим искусством, и мы не раз наблюдали, как многие водители, не справившись с управлением, съезжали в кювет.

Километров через двадцать мы оставили «шоссе», резко повернули направо и вошли в одинокую деревню, затерявшуюся среди холмов и кустарника. Она представляла собой одну-единственную немощеную улицу, вдоль которой по обе стороны тянулись неказистые глинобитные лачуги. Самое странное, что эта деревня носила вполне немецкое название Розентапь, меня очень заинтересовало это обстоятельство. Мне было известно, что императрица Екатерина приглашала немецких поселенцев из Швабии на постоянное жительство в Россию лет эдак двести назад. Я попытался отыскать их потомков, но, разумеется, не нашел — если не считать нескольких человек с величайшим трудом изъяснявшихся на ломаном немецком.

Нам было приказано занять по дому на экипаж, а хозяев выставить вон. Когда мы зашли в «нашу» лачугу, я увидел за столом у окна женщину и троих маленьких детей. Они, очевидно, только что закончили есть. Женщина была перепугана нашим нежданным визитом, я заметил, как дрожали у нее руки, а дети продолжали удивленно смотреть на нас. Наш фельдфебель, недолго думая, выкрикнул «…raus[10]», указав на дверь. Женщина пыталась было протестовать, дети, поняв, в чем дело, расплакались, но фельдфебель вновь рявкнул «…raus», сопроводив это недвусмысленным жестом. Он объяснил женщине на пальцах, что в ее распоряжении пять минут. И я понял, что на моих глазах война добралась и до этой женщины и ее детей. Муж ее наверняка был в Красной Армии, он ее защитить не мог, и ей ничего не оставалось, как быть выброшенной из собственного дома на улицу. Наскоро связав нажитое в узлы, она уложилась в пять минут, а то и меньше. Надев толстое деревенское одеяние, напялив на ноги толстые валенки, она взяла за руку младшего, и семья покинула свое жилище.

На улице стоял мороз, и когда я посмотрел в окно на них, увидел, как женщина стояла у дороги, растерянно озираясь, не зная, что сделать. Зрелище вызвало во мне странное чувство. Ни разу в жизни мне не приходилось оказываться в подобной ситуации. Когда я выглянул в окно чуть позже, их уже не было, и я заставил себя не думать об их дальнейшей участи.