Скворцов-Степанов

Группу Ивана Распутина полиции выдала провокатор — некая Гернгросс-Журченко. А для придания столь малочисленной организации видимости большого заговора, от которого спасена «августейшая особа», провокатор попыталась впутать в него как можно больше лиц. В первую очередь она назвала и тех, кто был знаком с этой группой. В числе их оказался И. Скворцов. О ближайших планах участников кружка Скворцов ничего не знал, а к тактике индивидуального террора относился скептически. Да к тому же группа Ивана Распутина больше рассуждала о терроре как таковом (о том, как «эффектно это все прозвучит» по стране), чем готовила конкретный серьезный план уничтожения монарха.

Но так или иначе, а в ночь на 4 мая 1895 года Иван Скворцов был арестован. Однако, как ни старался следователь доказать причастность Скворцова к распутинской группе, ему это так и не удалось. Тогда в ход было пущено то, что обнаружили при обыске, «произведенном у учителя Арбатского городского училища И. И. Скворцова, как-то: февральская книжка 1890 года журнала «Социал-демократ», книга К. Каутского «Эрфуртская программа» на немецком языке, «Что делать?» Н. Г. Чернышевского (и отдельные листы этого романа)». К следственному делу полиция приложила также письмо Скворцова от 5 января 1895 года, обращенное к неизвестной соратнице по борьбе, в котором автор давал совет, как устроить на фабрике книжный склад и бесплатную читальню для рабочих, как организовать вечерние школы и распространять литературу для чтения малограмотным.

Одним словом, полиции не удалось выявить доказательства непосредственного участия Ивана Скворцова в подготовке террористического акта против царя, мало что дала и филерская слежка, а найденная литература тоже представлялась не совсем опасной для трона. И все же Иван был взят под стражу.

«Я чую, — заявил сомневавшемуся следователю жандармский подполковник, — этот Скворцов революционер большой руки. Он отменный конспиратор. А представится возможность — глазом не моргнет, чтобы от государя избавиться».

На свободу Иван Скворцов вышел лишь после шестимесячного заключения. Находясь в тюрьме, он сумел не только прочесть много книг и брошюр (с помощью хорошо организованного распространения по камерам запрещенной литературы), но и нашел возможность продолжить изучение немецкого языка.

О восстановлении на прежнюю работу учителем не могло быть и речи. После заключения Иван испытывал немалые материальные трудности. Приходилось существовать на случайные заработки (переводы, уроки на дому). Друзья, близкие как могли оказывали ему помощь. Привычный ритм его жизни был, пожалуй, изменен только одним важным обстоятельством — на одном из вечеров он познакомился с молодой учительницей Ольгой Износ-новой, которая спустя несколько лет стала его женой (в 1899 году).

Ольга родилась в Казани, ее отец — известный деятель просвещения Плиодор Александрович Изпосков. Когда семья Износковых переехала в Москву, Ольга стала учительствовать. Здесь в конце 1895 года и состоялась встреча Ивана и Ольги. Они оказались и единомышленниками, соратниками по общей борьбе.

В конце 1895 — начале 1896 года Москва стала местом II съезда русских деятелей по техническому и профессиональному образованию в Россию. Материалы, которые были оглашены в выступлениях работников просвещения, свидетельствовали о том, что повсюду власти стремились урезать и без того мизерные расходы на школьное дело. Если в 1887 году па просвещение ассигновалось 16,14 процента от государственного бюджета, то в 1893 году — лишь 14,1 процента (абсолютная цифра не достигала на всю Россию и 7 миллионов рублей).

На одном из заседаний съезда выступил отец Ольги Износковой — Плиодор Александрович. В целом Иван одобрительно отнесся к его речи, в которой, в частности, обращалось внимание на крайне малое число воскресных школ в приволжских городах. Самому же Ивану с трудом удалось добиться слова во время работы одной из секций съезда 29 декабря. Свою речь он посвятил проблеме всеобщего обучения. «Недостаточное количество начальных учебных заведений, — сказал он, — не дает никакой возможности охватить учебой всех детой школьного возраста. А ведь мы говорим о двух- или трехлетних сельских начальных школах, где крестьянских детей учат лишь письму и счету…

Народ наш, — продолжал Иван в притихшем зале, — хочет разобраться во тьме, стремится увидеть какой-нибудь просвет». Далее оратор подчеркнул: «Разговоры о том, что родители из простых семей противятся образованию детей, — пустые разговоры, ибо трудовые массы тянутся к просвещению, которого они лишены сегодня. А уж если и не идут ребята в школу, то причина в том, что бедность людей труда не позволяет им посылать детей учиться. И самих школ — единицы…

Нам следует, — заключил он, — говорить прежде всего о признании за населением права учиться, а не отвлеченно рассуждать о том, «как гонять его в школу», проявляя о нем столь лицемерную «заботу».