Скучно без Сахарова

История семьи Сахарова вплетается в эпоху. “Знакомым семьи был писатель Боборыкин, который ввел само слово интеллигенция” (с.41), дед Сахарова переписывался с Короленко, участвовал в выпуске сборника “Против смертной казни”, в котором был опубликован также и рассказ Льва Толстого “Божеское и человеческое”, Александр Гольденвейзер, муж старшей сестры матери Сахарова и крестный его отец, близко знал Толстого, написал в 1923 г. о нем книгу. “Поэтому, когда Андрей читал в детстве Толстого — “с обсуждением почти каждой страницы с бабушкой” и видел в бабушкиной комнате его статуэтку, для него это был не просто великий русский писатель” (с.41, здесь курсивом автор выделяет слова самого Сахарова). Отец Сахарова занимался в лаборатории П.Н.Лебедева (именем которого назван ФИАН) вплоть до его ухода из Московского университета. Книга кратко прослеживает цепочку драматических событий: смерть Толстого, повлекшая студенческие беспорядки в университете, расправа властей, в том числе с руководством университета, добровольная подача в отставку Лебедева и многих других преподавателей, не пожелавших предать коллег. Лебедев был очень далек от политики, крайне скептически относился к любой общественной деятельности в России, был всецело предан науке, но тут выбора не было — закон чести. Своей отставки и закрытия лаборатории Лебедев не пережил и только поэтому не стал лауреатом Нобелевской премии по физике 1912 г.

Говоря о советском времени, автор не обходит вниманием один из самых удивительных парадоксов эпохи небывалого террора и бедствий народных — сопутствующий ей социальный оптимизм, которым “страдали” многие лучшие и честные, бывший основой мировоззрения самого Сахарова вплоть до новых времен, когда он осознал советское государство как “раковую клетку” [3, т.1, гл.11, с.230 *].

_{* Здесь и далее цитируется издание 1996 г.}

Чрезвычайно интересно рассказана история возникновения советской физики. Высокое служение науке на фоне почти постоянного погрома — в широком смысле этого слова. Это главы “Пир во время чумы?”, “Хаос и логика чумы”, “Российская физика в разгар космополитизма”, “Ядерное оружие в мирных целях” — невероятная история о том, как бомба спасла советскую физику от “лысенкования”. На страницах книги оживают имена Георгия Гамова, Льва Ландау, Бориса Гессена, Григория Ландсберга, Сергея Вавилова, Игоря Курчатова, Виталия Хлопина, Михаила Леонтовича и, конечно, Леонида Исааковича Мандельштама, “старомодная мораль” которого определила этические нормы школы Мандельштама, сформировавшей, через Игоря Тамма, и молодого Сахарова: “Можно позавидовать аспиранту, рядом с которым были столь нормальные люди, несмотря на всю ненормальность жизни общества” (с.139).

Особый сюжет — близкое знакомство во время эвакуации в Казахстан таких уникальных людей, как Мандельштам, Вернадский (его “ноосферной философии” посвящена отдельная глава) и А.Н.Крылов (“дореволюционный академик и царский генерал, математик и кораблестроитель, переводчик Ньютона с латыни и знаток боцманского диалекта русского языка” — с.109, 156). Почти детективна история “вхождения в проблему” самого автора книги. Заинтересовавшие Горелика как историка физики провидческие работы по квантовой гравитации расстрелянного в 1938 г. Матвея Бронштейна привели его в октябре 1980 г. в квартиру вдовы Бронштейна — Лидии Корнеевны Чуковской. Чуковская и Сахаров были связаны правозащитной деятельностью, а проблемой совмещения квантовой теории и гравитации Сахаров также очень интересовался (от идеи квантово-индуцированной гравитации 1967 г. до выполненной в ссылке в 1984 г. работы “Космологические переходы с изменением сигнатуры метрики”). Итак, все постепенно сошлось, и спустя 20 лет появилась эта книга.