Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы

Балинт начинает свою статью о Саре с размышлений о том, что существует выражение – мы «полны собой» – и что нам нужен эквивалент для состояния – мы «пусты собой». Но полнота и пустота – это две стороны одной медали – одна предполагает всемогущество Его Величества Младенца, а другая – внезапное обесценивание Его Величества, когда его свергает другой ребенок. В конце концов нужно не это колебание, которое приводит к ночным кошмарам с последующей истерикой, а решение, которое преодолевает обе эти позиции. Для этого нам нужен «закон матери». Я не предполагаю, что пространство для осмысления этого закона берет свое начало с запрета, предусмотренного законом матери; скорее именно в этот момент процесс можно символизировать. Ребенок вполне может идентифицировать себя с матерью-маткой, как это могла бы предположить теория Уилфреда Биона, но это вполне может быть и идентификация с полной или пустой маткой, а затем и с головой, пустой или полной мыслей. На такую возможность как раз ссылается Балинт. При этом запрет символизирует (или окультуривает) эту идентификацию: вместо колебаний между слишком полным и слишком пустым у нас есть альтернатива, когда мы можем быть пустыми сейчас, но наполненными потом (такова женская позиция в том, что касается размножения), или же быть пустыми сейчас и не иметь возможности быть наполненными позже (мужская позиция). В творчестве эти позиции, дифференцированные по половому признаку, не могут быть распределены по гендерам (хотя идеологически такое вполне возможно для ощущающих все превосходство мужских умов). И мальчик, и девочка могут быть иногда пустыми, иногда полными мыслей, но пустота всегда предшествует полноте творчества, и именно так ребенку видятся законы воспроизводства. «Пустое сейчас» не является обратной стороной «полного сейчас»; это новое, сублимированное пространство. Вместо того чтобы обладать умом как чревом, который возбуждающе генитализирован, можно обладать новым сублимированным пространством, которое может быть просто умом и, следовательно, быть наполненным творческими мыслями. В дальнейшем происходит дифференциация ума от его контекста, от привязки к телу.

Мы можем видеть это в клинической практике. Если основной фантазией истерии у обоих полов является беременность, а признаком конверсии может быть фантомная беременность, то аналогичным образом можно говорить о частом переполнении ума. Истерик не может мыслить, он может только излить большое количество неотсортированных «предварительных мыслей» посредством словесных форм или реальных действий; его голова такая же полная (или пустая), как и его матка. Расстройства пищевого поведения, в частности булимия и анорексия, особенно распространенные в группах сверстников, являющихся преемниками братьев и сестер, ярко демонстрируют колебания между пустотой и наполненностью, предшествующие какой-либо символизации внутреннего пространства. Формирование внутреннего пространства было понято в эдипальных терминах, но поскольку сиблинги были исключены из поля внимания, а вместе с тем и осознания, что в мире есть другие дети, не было никакого способа соединить это построение символизируемого внутреннего пространства с крайне важным «нет» и крайне важной утратой. «Нет», отрицание, запрет – в данном случае «нет» матери – это условие для суждения (Freud, [1925]), а «не быть» и «не иметь» являются условиями для репрезентации.