Скорее счастлив, чем нет

Ей не пришлось наткнуться на ошметки маминого тела – или что там остается после крушения самолета? – как я наткнулся на труп отца.

– Я хочу забыть, что я его нашел. Думаю, это достаточно адская жесть для Летео.

– Да… – Женевьев тоже начинает плакать. – Пожалуй.

Мы громко включили телевизор, чтобы отец Женевьев не слышал, как я плачу. Мне не стыдно, мне кажется, это ему было бы неловко. Идет реклама нового фильма, «Последняя погоня», и я едва не задыхаюсь при мысли о том, сколько фильмов мы с Колином не сможем вместе посмотреть, сколько комиксов не прочтем плечом к плечу… Он вообще делает вид, что меня не существует.

Он решил начать с чистого листа. Возьму пример с него.

(ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, МАЙ, ДВА МЕСЯЦА НАЗАД)

Выйдя от доктора Слэттери – весь час я захлебывался злыми слезами, – я решаю немного побыть на улице, пусть даже маме придется бросить все дела и сидеть рядом. Перед сто тридцать пятым домом припаркован грузовик. Я иду разведать, что у нас за новые соседи. Из подъезда выходит Кайл, катя перед собой тележку для покупок, забитую коробками, и выгружает их в открытый кузов. Я все еще удивляюсь, что за ним молчаливой тенью не тащится Кеннет.

Из тележки падает одна коробка. Я поднимаю ее и отдаю Кайлу. Он старается не смотреть мне в глаза.

– Уезжаете?

Кайл кивает и зашвыривает коробку в кузов.

– Куда?

– Плевать. Здесь жить уже просто невозможно.

К нам стекаются Брендан, Малявка Фредди, Нолан и Дэйв Толстый. Брендан кивает мне, остальные пялятся на мое перебинтованное запястье. Брендан заглядывает в кузов, садится на пандус подъезда и спрашивает:

– Чего за движуха, парни?

– Кайл переезжает, – отвечаю я. Пусть лучше он отдувается, чем я. – И не сказал куда.

– Да потому что насрать, где жить! Лишь бы свалить! Я захожу в магазин – Мохад называет меня Кеннетом! Я играю с вами в крышки – надо оставить фишку для Кеннета, хотя ему уже не надо! На тебя, Аарон, я вообще смотреть не могу! Ты пытался сдохнуть и все равно выжил, а от Кеннета остались одни кости!

Из подъезда выходят его родители, он забирает у матери ящик и швыряет в грузовик прямо через голову Брендана. Что-то разбивается.

– Забудьте про меня, и все!

Он снова ныряет в подъезд, и мы уходим на третий двор, чтобы ему не мешать.

– Некрасиво вышло, – говорит Малявка Фредди.

Брендан отмахивается и спрашивает меня:

– Ты как, нормально?

Я киваю, хотя, если честно, мне хреново.

– Этот, как его, Колин к тебе ходит?

– Не. Да ну его, – отвечаю я, и мы меняем тему.

Брендан даже похлопывает меня по спине. Некоторое время мы болтаем все вместе, как будто я и не выпадал из компании, потом меня подзывает мама, и я бегу к ней, собираясь попроситься еще погулять.

– Звонил доктор Слэттери, – говорит мама, сжимая в руке телефон.

– Решил вернуть деньги, которых он не стоит?

– У него есть знакомая в Летео. – Мама зажмурилась, как будто боится даже смотреть на меня. – Он поговорил с ней, ее зовут доктор Касл или как-то так. Она готова назначить консультацию.

Охренеть.

Я оглядываюсь на друзей. Теперь я знаю, как все исправить, чтобы они никогда меня не возненавидели. И я перестану постоянно думать про Колина.

– Давай запишемся.

(ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, ИЮНЬ, МЕСЯЦ НАЗАД)

Доктору Эванджелин Касл хватило одной консультации, чтобы установить: корень всех проблем – моя ориентация. Все равно пришлось сходить еще на несколько приемов, прежде чем мне назначили процедуру, но вот наконец этот день настал. Мама не может пойти со мной: она и так слишком часто отпрашивалась с работы, и терпение начальства начинает иссякать. Кому-то же надо платить за квартиру и за мою операцию. Зато со мной пойдет Женевьев.

– Сынок, все будет хорошо.

Когда-то мама обещала, что со мной никогда не случится ничего плохого. Потом я вырос, и все пошло куда-то не туда, но сегодня я ей верю. Худшее, что может случиться, – не случится вообще ничего.

– Будет.

– Аарон, имей в виду: я подписала все документы только ради тебя. Я не хочу тебя менять. Не считаю тебя ненормальным. Просто нам всем нужно начать с чистого листа. И ко мне наконец вернется мой любимый сын, который не будет обманывать Женевьев и не захочет навсегда меня покинуть.

Она не выпускает меня из объятий, и ее слова больно ранят. Как хорошо, что мне не придется больше помнить, как я разочаровал и мать, и отца.

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, 18 ИЮНЯ

Я веду пальцем по шраму-улыбке и хочу улыбнуться сам. Как же я счастлив!

Мне одобрили процедуру коррекции памяти. Звучит жутковато, есть риски – новые технологии, работа с мозгом, все дела, – и врачи очень осторожничают, прежде чем назначить операцию лицам младше двадцати одного года. Но мне разрешили вытрясти из головы немного прошлого и немного правды о том, кто я такой, пока я сам себе не навредил.

В зале ожидания, как всегда, людно, не то что в больнице, куда я ходил к доктору Слэттери. К нему-то никто не готов часами стоять в очереди. Зато по его рекомендации нам дали неплохую скидку. Надо всюду искать плюсы.