Сколько зим…

- Зря, мама… - возразил Жан. Правда, не очень уверенно. И даже опасливо.

- Противоборствуешь? Разума не приложу, Жан… Однажды ты ее шлюхой называешь, вторижды - интеллигенткой, хрупкой да красивой. Таишься что-то… Сдается мне, влюбился в нее? Али ревнуешь?

- Мне двадцать лет, мама. А я на вас работаю. Получку до последней копейки на этот стол кладу. Вы же мне от щедрот своих по пятерке _ на кино выдаете. При таких деньгах, опять же рост мой учитывая, у меня век невесты не будет.

- Глупый, - ласково, нараспев произнесла Марфа Ильинична. - При такой маме у тебя все будет. Что надулся, как индюк? Таньку пожалел… На родную мать рассердился. Эх! Глупый, глупый… Своя матка бья не пробьет, а чужая гладя прогладит.

- Вам легко говорить. Вы старая…

Марфа Ильинична руки в бока. Глядит козой:

- В старухи отрядил. Рановато, сынок! Мне пятьдесят шесть лет. Да если я захочу, ко мне еще сватов засылать станут. При моем доме, при моем саде, при достатке моем…

Усмехнувшись, раздумчиво покачала головой Марфа Ильинична:

- Только не захочу я этого, не пожелаю… Для тебя живу, для сына своего… А Танька пустая. На мужиков падкая. Думаешь, она за тебя не пойдет, роста твоего постесняется? Ничего подобного. Посулить ей богатство нужно… И все хлопоты!

- Вот и посулите, - Жан, кажется, испугался собственного упрямства.

- Нет! - словно отрубила Марфа Ильинична. - Старше она тебя на четыре года. Мужиками избалована.

- Красивая да гладкая…

- Слышал, как в народе говорят: на гладком навоз кладут, а на рябом пшеницу сеют.

- Рябая мне не нужна.

- Без тебя знаю. И сама обо всем позабочусь, - эти слова она произнесла строго. Но потом ласка появилась у нее в глазах. Она приблизилась к сыну, положила руки ему на плечи. - Думаешь, для чего я в городскую баню вот уже второй месяц хожу? Невестку себе присматриваю. Жену тебе, глупенький. В бане девчонки-то без маскарада, как под стеклышком…

- У меня свои глаза есть, между прочим, - напомнил уныло Жан. - И потом, душа-то в шайке не моется. Ее-то как разглядишь?

- Хватит! - нахмурилась Марфа Ильинична. - Спать пора. А мне еще помолиться надо.

Она пошла в угол, где под потолком висела большая широкая икона - дева Мария с младенцем Иисусом на руках. Опустилась на колени. В это время в наружную дверь громко постучали.

- Матерь божья, пронеси и помилуй… - зашептала Марфа Ильинична. Кивнула сыну: дескать, ступай к двери, спроси.

- Кто там? - голос у Жана был неуверенный, дрожащий.

- Откройте! Милиция!

ЖИЗНЬ ВООБЩЕ, СЕМЕЙНАЯ В ЧАСТНОСТИ

Каиров обнял Нелли. По-отечески поцеловал ее в обе щеки. И она поцеловала его.

Золотухин прошел вперед. А они замешкались у крыльца. И Каиров сказал:

- Пойдем. Я хочу рассмотреть тебя при свете.

Перила - их было видно в темноте - подпирали крыльцо, но длинные ступеньки оставались невидимыми. И Нелли посветила фонариком, а Каиров держал ее под локоть.

Дверь, которую успел открыть Золотухин, оголила светлый проем, прикрытый колышущимися портьерами. Каиров поднялся на крыльцо. И его крупная фигура едва протиснулась сквозь дверь, а занавески он раздвинул руками.

Нелли поставила графин с вином на стол. Подошла к Каирову.

- Постарела я? Сильно? - спросила она с надеждой, чистой и чуть-чуть забавной.

- Что значит постарела? Я не постарел, а в твои годы… Тридцати нет.

- Скоро двадцать восемь.

- Двадцать восемь? Я этот возраст за детский считаю. Вот когда тебе будет шестьдесят, а мне девяносто, ты придешь, спросишь: «Постарела, Мирзо Иванович?» А я отвечу: «Шутишь, Нелли, ты стала зрелой женщиной».

- Вы такой же веселый человек, как и прежде…

Каиров и вздохнул и улыбнулся:

- На том стоим, Нелли… Грусть - она хуже старости.

- Раздевайтесь, Мирзо Иванович. Нелли заговорит кого угодно.

- Ладно, Золотухин, - Нелли сказала с улыбкой, но решительно, - не проявляй остроумия.

Каиров посмотрел на стол. Покачал головой, вздохнул:

- Сдаюсь… Тут уж ничего не поделаешь…

- Сейчас мы организуем патефон. И довоенные пластинки, - сказал Золотухин и ушел.

- Как живете? - спросил Каиров, передавая Нелли шинель.

- По-семейному…

- Не ругаетесь?

- Он так выматывается на службе, что не способен даже ругаться.

- Мне не нравится твой ответ, дочка… Аршалуз Аршаковна просила передать тебе привет. И велела разузнать все о твоем житье-бытье.

- За привет спасибо. Житье-бытье у меня обыкновенное. А для военных лет - прямо хорошее. У других мужья на фронте, а мой рядом. У других дома разбомбили, а наш целый…

- Не нравится мне твой голос, Нелли.

- Ой, милый Мирзо Иванович, мне много чего не нравится.

- Выкладывай.

- Пойдемте на кухню. Умывальник на веранде, но гам нельзя зажигать свет.

- Тогда я сниму китель.

- Конечно. Повесьте его на спинку стула.

Каиров склонился над белым эмалированным тазом, а Нелли сливала воду, держа обеими руками коричневый глиняный кувшин с черным широким орнаментом.

- Говори, - попросил Каиров.

- Что?

- Он тебя любит?

- Да.

- А ты?

- Вы же знаете.

- Он хороший человек.

- Хороший.

- Чем же еще недовольна?

- Засосала меня семья!

- Вай! Вай! Некрасиво говоришь.

- Домохозяйка я. Повариха, прачка, садовник, огородница…