Скобелев

Теперь относительно потерь. Скобелеву еще долго ставили в вину то, что у него потери, самые высокие. Говорили: «У кого больше перебили солдат, как не у Скобелева?» – это было еще до замораживания 24-й дивизии на Шипке, до Горного Дубняка41, до перехода гвардии через Балканы. И объясняли это его тщеславием: «Он пошлет десятки тысяч на смерть ради рекламы. Ему дорога только своя карьера».

Заметим, что с начала войны и до третьего штурма Плевны Скобелев не занимал никакой штатной должности. А как только заполучил ее, то преподнес и доморощенным стратегам, и противнику предметный урок. И вовсе не желание выслужиться, чуждое Скобелеву по натуре, а боевой опыт, помноженный на знания, укрепляли авторитет «белого генерала». Получив под командование значительный по численности отряд, Скобелев тут же претворил в жизнь собственные задумки. Зеленые горы стали полигоном, где Скобелев опробовал тактику глубокого эшелонированного прорыва и активного артиллерийского наступления. Еще труднее упрекнуть Скобелева в бездушном отношении к солдатским жизням.

Сравнивая задачи трех отрядов, штурмовавших Плевну, можно заключить, что задачи левого фланга были значительно сложнее остальных. При взятии редутов потери у Скобелева были наименьшими, чем на остальных участках, и лишь после того, как турки подвергли левый фланг русских в течение суток яростным атакам, число их, естественно, значительно возросло.

Официальные цифры потерь при трех штурмах Плевны выглядели так: более пятидесяти тысяч с русской стороны, около двадцати тысяч – с турецкой. Становилось очевидным, что четвертый штурм намного увеличит этот скорбный счет... И вот тут выяснилось, что относительно дальнейших действий русских войск ни в штабе Дунайской армии, ни у сиятельных особ единомыслия нет. Государь поодиночке побеседовал с братом, Милютиным, Непокойчицким. Николай Николаевич предложил свернуть лагерь под Плевной, перейти Дунай и стать фронтом на границе Румынии. Милютин подал идею «правильной осады Плевны», Непокойчицкий вообще не высказал ничего вразумительного, сославшись на Божью волю.

Как нам помнится, государь дал твердое обещание не вмешиваться в управление войсками. И до сих пор Александр Николаевич слово свое держал. Теперь же настал момент, когда на карту были поставлены судьба армии, исход войны. Груз ответственности пришлось взять на себя. Но прежде чем сделать это, государь созвал 1 сентября военный совет. Высказывались поочередно. Николай Николаевич вновь заладил об отступлении. По праву старшего государь оборвал брата, а тот вспылил: «Как видно, я не способен быть воеводой, ну и смени меня, пойду заниматься коннозаводством». К сожалению, государь не откликнулся на это предложение. Совет продолжался. Зотов поддержал великого князя, а вот помощник Непокойчицкого Левицкий ловко выдал мысли Милютина за свои, и военному министру пришлось как бы заимствовать их. Но он выступал последним и со всей прямотой высказался за организацию осады Плевны.

Беспокойство государя было глубоким. Доверие к высшим чинам было подорвано. Насмешки, которые безудержно сыпались из уст европейских правителей, раздражали. Сообщения из России выглядели угрожающими. Прояви государь чуточку ранее решительность, избавься от тех, кому место было в обозе и все могло сложиться по-другому. Но нет, никто не услыхал упрека, никто не был смещен. Более того, Зотов стал «начальником обложения Плевны». Александр II согласился с настояниями Милютина держаться и укрепляться на прежних позициях до прибытия подкрепления из России, а затем перейти к постоянным атакам неприятельских укреплений, перерезав путь сообщения с Виддином и Софией.

Зотову недолго пришлось осуществлять задуманное военным министром. Действовал генерал вяло, с оглядкой на великого князя и вынудил-таки государя рубануть сплеча. Зотов был отстранен от должности, а Александр II воспользовался советом Милютина и поручил ему отправить телеграмму в Петербург Э. И. Тотлебену42. Герой Севастополя внимательно следил за событиями на Балканах и, получив приглашение, дал согласие на назначение на пост командующего войсками, действовавшими против Плевны.

«До третьей Плевны, – говорил Скобелев, – я был молод, оттуда – вышел стариком! Разумеется, не физически и не умственно... Точно десятки лет прошли за эти семь дней, начиная с Ловчи и кончая нашим поражением... Это кошмар, который может довести до самоубийства. Воспоминание об этой бойне – своего рода Немезида, только еще более мстительная, чем классическая... Я искал тогда смерти и если не нашел ее – не моя вина!..»

В последней фразе все же больше эмоций, нежели правды. Жизнелюб Скобелев очень хотел увидеть то, что сотворится через год, два, пять... Да и свою персону он зрел отнюдь не затерявшейся в русском генералитете. Настроение подавленности у «белого генерала» было недолгим. Помогли, как всегда, книги. Он перелистывал страницы военно-исторических изданий, сверял их с записями в блокноте, с которым был неразлучен, делал умозаключения, строил планы.