Скобелев

«До нас донеслись ликующие крики турок: „Алла!“ Что значат эти крики, эта музыка, этот зловещий... грохот орудийных колес? Неужели турки отняли у нас редуты, доставшиеся нам кровью тысяч людей, – редуты, на которых мы с такими жертвами держались 24 часа? Неужели все эти тысячи раненых, убитых, изувеченных, обезображенных – все это напрасные жертвы нашей злосчастной судьбы? Неужели мы снова отступили с плевненских позиций?»

В 5 часов вечера турки овладели обоими редутами. Максимов стал свидетелем следующей картины. Скобелев, используя кратковременную передышку, отдал приказ подобрать раненых. Положили на импровизированные носилки и Максимова. Полюбившийся Скобелеву корреспондент, можно сказать, отправлялся в тыл с удобствами, остальных же раненых санитары и солдаты тащили на себе. При этом уцелевшие воины, опять-таки по распоряжению Скобелева, образовали некое подобие каре, по внешним сторонам которого кружили русские конники. Турки попробовали сунуться, но получили отпор. Да и артиллеристы-молодцы поражали турецкие цепи с такой меткостью, что у тех пропала охота к преследованию. Так, отбиваясь от наседавших турок, остатки Скобелевского отряда вышли на второй гребень.

Скобелев присел на валун и низко опустил голову. Он выглядел так же, как и его солдаты: мундир был облеплен грязью, сабля изломана, Георгиевский крест сбился набок, лицо черное от порохового дыма, волосы обгоревшие, глаза полны слез, голос охрип. На душе тягостно, и эта тяжесть болью отзывалась в сердце. У этого, казалось бы, железного человека, лишившегося почти всего отряда, пережившего и смерть друзей, и трагические переходы многочасового боя от победы к поражению, по щеке медленно катилась огромная слеза.

– Пошлите сюда казака...

И быстро на листке бумаги набросал несколько строк: «Из редутов выбит. Отступаю в порядке, прикрываюсь вашим Шуйским полком».

– Отдать этот листок генералу Крылову. Спешите.

Гонец исчез в темноте.

До вечера 1 сентября Скобелевский отряд занимал второй гребень, который турки обстреливали лишь ружейным огнем, но чувствовалось, что и на этой позиции они не оставят Скобелева в покое, и он как мог укрепился на нем. В 7 часов вечера Скобелев получил приказание об отводе войск со второго гребня на позиции, которые занимал отряд до начала третьего штурма Плевны. Потом стало известно, что против Скобелева было направлено до 40 батальонов, то есть 4/5 всех сил Османа.

Так закончился теперь третий штурм Плевны. Как и после неудачи второй Плевны, верховным командованием овладела паника. Главнокомандующий и Непокойчицкий не знали, за что взяться, царь опасался наступления турок, опасался этого и Зотов, и поэтому приказал спешно демонтировать осадные батареи и отправить их к переправе в Систово.

В этот день на одной из осадных батарей главнокомандующий провел военный совет, на котором едва не возобладало мнение: не следует ли при создавшихся обстоятельствах снять осаду Плевны? Между прочим, было решено вызвать из России всю гвардию, в ожидании же ее начать отвод войск от Плевны. На сей раз Скобелева пригласили на этот совет, чтобы объявить о производстве в чин генерал-лейтенанта и вручить орден Станислава I степени40. Получив, хотя и запоздалую, возможность высказаться, Скобелев отмолчался. Моральное истощение последних дней вконец утомило.

Но ни чин, ни орден не могли ему дать большего удовлетворения, чем то, которое он получил от назначения начальником 16-й дивизии. Вакансия освободилась почти при анекдотических обстоятельствах. Скобелев был утвержден начальником дивизии вместо генерала Померанцева, которого имеретинский жеребец сбросил с себя на землю и вдобавок изрядно лягнул. Наконец-то справедливость, правда не совсем полная, но восторжествовала, и ему доверили командование большим соединением, которым в то время считалась дивизия. Достаточно напомнить, что даже такой видный военный деятель, как Драгомиров, начал войну начальником дивизии.

Скобелев попросил разрешения у главнокомандующего дать ему отпуск. Ни в какой награде он так не нуждался, как в отдыхе. Великий князь не отказал, и Скобелев выехал в Бухарест.