Скиф

Гекатей, опираясь на военную силу Боспора, уже не был первым среди равных, как воспринимала своих царей синдская аристократия, он правил, как тиран, и заимел немало врагов. И эти враги вились вокруг Тиргатао, как осы у переспевшего фрукта, и преуспели в том, чтобы настроить ее против мужа и Боспора. Тиргатао решила посадить на трон Синдики своего малолетнего сына, и это ей почти удалось.

Гекатей бежал в Пантикапей и вернулся оттуда в Лабрис[78] с тысячей гоплитов Сатира. Тиргатао была схвачена и заточена в темницу. Гекатей под давлением Сатира женился на его дочери и должен был убить свою первую жену, но не сделал этого. Поговаривали, будто он все еще вопреки здравому смыслу любил ее.

Друзья царицы помогли ей сбежать. И Тиргатао возглавила иксоматов, а чуть позже — другие меотские племена в войне с Синдикой. И снова Сатиру, отцу Левкона, пришлось вмешаться, чтобы выручить из беды Гекатея, теперь еще и зятя.

Сатир уговорил Тиргатао прекратить войну с Гекатеем, пообещал не препятствовать восхождению на трон Синдики после смерти Гекатея их сыну и пригласил меотов поучаствовать в завоевании Феодосии. В этом походе Тиргатао должна была умереть…

Пики, топоры, рогатины, войлочные шапки, медные шлемы с цветными гребнями — все колыхалось в равномерном движении. Левкон открыл глаза и отошел в сторону, чтобы дождаться обоз и продолжить путешествие на возу.

«Наверное, кто-то донес царице о замыслах отца», — он понимал, что теперь именно ему придется решать все проблемы, оставленные отцом в наследство вместе с царством. И положиться не на кого. «Брат Горгипп еще совсем молод, хотя… ему, по крайней мере, можно доверять. А тому скифу?! Ему я могу довериться?!»

Левкон запрокинул голову, полузакрыв глаза, смотрел на набирающее яркость солнце, глубоко вдыхая, впитывал в себя свежесть ветра. Его душила жажда мщения тем, кто убил отца, и почему-то не менее сильное чувство — к феодоситам. Он прижимал ко рту руку, чтобы остановить вырывающийся крик, и клялся себе во что бы то ни стало покорить Феодосию.

Царевич увидел ставший для него приметным грубо сколоченной будкой возок и удивился, что на месте рядом с погонщиком кто-то сидит. Его заметили, возница указал рукой, и всего час назад лежащий без чувств скиф умело соскочил на землю. Походка его была легка, плечи расправлены, и безбородый подбородок слегка приподнят, как у самого Левкона, когда, шествуя, он помнил о царственной осанке и держался как учили наставники.

Когда скиф подошел ближе, его взгляд проник через глаза Левкона в самые отдаленные закоулки его души, и уже сам царевич, едва оправившийся от странного паралича, вглядывался в глаза своего спасителя. Он увидел там ум и простоту, отвагу и сомнения, доброту и гнев, сменяющие друг друга, придавая взгляду то одно, то другое выражение, будто смотрели одновременно через одни глаза два совершенно разных человека. Только подлости не нашел…

Скиф подошел еще ближе, и Левкон понял, что ниже ростом, а спустя мгновение удивился приятному звучанию голоса:

— Хайре, Кейсар! Пусть этот и еще много-много дней будут приносить тебе радость и процветание. Я Фароат — вождь паралатов и твой верный слуга, если на то будет твоя воля.

Скиф встал на одно колено и склонил голову.

Как хотелось Левкону взять скифа за руки и поднять с колена, заключить в объятия, признавая в нем равного, брата. Но вбитые отцом и наставниками правила поведения и знания о том, как управлять людьми, чтобы не только выжить, но и преуспеть, заставили не слушаться сейчас сердце, а прибегнуть к разуму. Поразмыслив, он усмехнулся, потому что ум говорил: испытай скифа как следует, прежде чем произнести «да».

— Готов ли ты подкрепить клятвой свое желание нести нам службу? — спросил Левкон. Он слышал, что клятвопреступление считается у скифов позорным поступком. А эти гордые пастухи больше всего на свете боялись позора.

— Солнцем и небом, Табити и Папаем, твоими и моими богами клянусь в преданности тебе! — воскликнул скиф.

— Хорошо, я верю тебе.

Не скрывая больше чувств, Левкон поднял за руки Фароата и заключил в объятия. И так, чтобы никто не расслышал, прошептал на ухо:

— Спасибо!

Скиф, словно ведя внутреннюю борьбу с самим собой, отстранился, но спустя мгновение решился попросить:

— Позволь мне вернуться в Феодосию, чтобы закончить там начатое дело.

Если бы Фароат мог знать, как порадовала молодого царя его просьба. «Значит, погонщик сказал правду о своем вожде!» — ликовал Левкон, но ответил скифу уже сдержанно, как подобает царю при разговоре с подданным:

— Ты вернешься туда, но только тогда, когда я скажу тебе это сделать.

— Твое слово — закон, — ответил Фароат, и царевич уже не мог прочесть эмоции на его лице.

«Кажется, он в самом деле тот, кто мне так сейчас нужен, — подумал Левкон с удовлетворением. — Ну еще одно испытание… Если скиф выдержит его, я приближу и возвеличу того, кто и так это уже заслужил».