Сказы

— Ну и плохо, значит непутевой моей ослушнице вняли. Ты о ней лучше не вспоминай. Она чего не нашепчет чуткому-то уху! Да все ее сладки шопоты — один обман. А я дыхну — и рассею все, как над речкой туман. У меня тишина-то какая! Покой-то какой! Чего еще тебе надо? Не пойму. Есть у тебя веретено кленовое, так нет — подай им чеканное, да еще челнок-летунок! Знай, как я тот челнок увижу, в мелкие щепки расщеплю, из рук твоих изыму, кроме горя ничего ты не получишь.

Тянет свою канитель странница-сарафанница, не выпускает из рук тросточку с бересточкой. Через ту тросточку не переступить Степану.

— Батюшки, уж, кажись, двадцать лет здесь торчу, и все здесь по-старому. Вот так попал в мертвое болото! — сокрушается Степан. Сам себе дает твердый завет: «Нет уж, перемогу, а не задремлю».

А облик Мечты, той красавицы, с которой он беседовал, стоит перед ним, как живой. Оттого, знать, не спится Степану. «Неужели меня не выручит Мечта?» — думает он.

А старая клюет носом, еле языком шевелит. Страсть как хочется ей поспать, но ждет, чтобы Степан первый заснул, а то, мол, убежит. Тоже бабка хоть и с небольшой, но с догадкой.

Вздохнул Степан:

— Да что ж это такое: кажись, уж тридцать лет я тут, а хоть бы на одну ниточку что-нибудь изменилось! Чем так жить, лучше в печке поленом сгореть, и то радости-то больше — хоть кого-нибудь согреешь!

— Ну что, разве не хорошо у меня, мастеровой человек? — снова-здорово спрашивает хозяйка.

— Если бы я был не мастеровой, а пень березовый, так, может быть, согласился бы с твоей похвальбой. Пню все равно, где ни гнить, а я ведь не затем родился, чтобы сидеть сложа руки. Обманула ты меня, старая перечница. Здесь от одной скуки паутиной обрастешь, — ругается Степан.

А старая зевает, — словно клещами раздирает рот шире ворот.

— Ну, девки, потешьте-ка гостя старинной песней. Зря ты мои снасти хаешь. Кабы не гребень да веретено, может быть, ты не услыхал бы никогда такой песни.

Последнее средство у старухи. Крепко она надеется: «Уж песнями-то я его завлеку, несговорчивого, заворожу, к своей скучной судьбе привяжу».

— Ох, уж, кажись, сорок лет я здесь кисну, — заговорил Степан, картузом ударил о земляной пол. Сам думает: «Нет, подобру-поздорову не вылезешь из трясины, надо что то придумать».

Покосился он в оконце, а за низким косым оконцем будто мелькнул платок Мечты. Ветерок зашумел над кровлей.

Пока-то стукнула тросточкой с белой бересточкой неповоротливая старинишна.

— Заводите, девки, тешьте, да смотрите не ошибитесь, а то косы выдеру. Разгоните-ка мою дремоту песней.

А им не до песен.

Тут и раздалась песня будто где-то в сенцах. Такой отрадный голос! Словно березовые ложки, уставила старуха глаза на дверь.

Уж я пряла, уж я пряла пряжу тонкую,
Уж я ткала, уж я ткала белый тонок холст… —

звенит чей-то голос недалече.

Стал все чаще да чаще позевывать Степан, уж смежил один глаз.

Уж я шила, уж я шила милому рубашечку,
Уж я шила-вышивала ниткой шелковой.

И другой глаз закрыл Степан. На самом-то деле он вовсе не спит, а за старухой незаметно присматривает.

Уж я мыла, уж я мыла чисто горенку,
Уж я стлала, уж я стлала белу половичку.

Захрапел Степан, да так, что, того и гляди, погасит лучину.

Я глядела, я глядела часто в полюшко в окно,
Я стояла, я стояла, призадумавшись была.

И голову Степан склонил на высокое плечо, и картуз его повалился к старухе под ноги.

Я бежала, я бежала дверь-калитку отворять.
Я не знала, я не знала: за рубашкой, знать, купец.
Уж хотела, уж хотела от ворот прогнать купца,
Увидала, увидала я Ванюшу-молодца.
Вот рубашечка, Ванюша, вот и алый поясок.

Горе-горькое одолело Степана. Погибнуть можно в этой западне.

Тут и сверкнула вновь Мечта перед Степаном.

Храпит Степан во всю мочь-силушку, так старается, что сарафан у старухи надувается парусом. А на деле-то он только прикинулся.

— Теперь он долго проспит. Однако кто это там так звонко разливается? Пока этот дремлет, пойду-ка я да эту песенницу завлеку сюда! Что-то, сдается мне, голос знакомый!

Сидючи на пороге, покрестила рот, что-то пошамкала, держась за верею, перевалилась за порог в сенцы. Упала тросточка с бересточкой. Словно ветром покатило тросточку прямо под ноги к Степану. Он да хвать тросточку, снял с нее бересточку, — словно ветром сдунуло с него всю усталость. Подмигнул девицам: бегите первыми, я за вами. Девки за порог, он за ними. Облаком-то непроглядным скрыло их от утиного носа. Старая, неповоротливая им вослед:

— Ах, ах, проворонила!

Ахай не ахай — поздно.