Сказка об уроде

А то, что я на коляске — ну, нельзя же вечно по этому поводу промокать подушку. Пора бы привыкнуть.

— Чуть тесновато в груди, — пожаловалась она. — Может, затянешь не так туго?

Она подалась вперёд, чтобы мама могла ослабить шнур. Когда она выполнила её просьбу, дышать стало легче, зато в области бюста на платье образовалась маленькая складка.

— Спасибо, — она поправила волосы.

— Если невеста опоздает на церемонию, её можно будет заменить моей дочуркой, — улыбнулась мама. — Ну, я пошла в свою комнату. Приведу себя в порядок, и через полчасика выдвинемся. Ты пока посиди — только причёску не порти, я всё утро на неё потратила.

— Хорошо, мам.

— И застегни эти пуговички, чтобы рукава не закатывались.

— Сейчас!

Когда Лариса вышла из комнаты, Вероника стала возиться с рукавами. Они были длинными и закрывали запястья, где отчётливо виднелись шрамы. Желание матери не видеть эти следы и не демонстрировать их другим было понятно. Вероника порой сама ужасалась, когда смотрела на них: как она могла дойти до такого? Тот период жизни выглядел в её памяти одним беспросветным пасмурным днём. Что было бы, если бы мама в тот день не пришла с работы пораньше? Что, если бы Вероника не забыла запереть входную дверь на засов? Что, если бы Лариса растерялась, увидев её без признаков жизни в кровавой ванне? А если бы «скорая» ехала чуть дольше?

Если бы да кабы… Но всё сложилось так, что вместо вечного забвения она получила три месяца отлеживания в больнице. Первую неделю она была твёрдо намерена довести задуманное до конца. Врачи, видимо, это поняли и начали пичкать её таблетками и уколами, от которых сознание становилось мягким и размывалось — она целыми сутками не могла понять, где она находится и кто она такая. В те моменты, когда к ней возвращалось смутное осознание своего положения, она обнаруживала на больничной койке испуганную заплаканную девочку, которая потеряла всякую надежду когда-либо вырваться из круга нескончаемого кошмара. Вероника плакала от сочувствия к этому жалкому существу — не всегда понимая, что девочка есть она сама. В очередной период просветления она взмолилась, чтобы её не травили больше этой гадостью, что она всё поняла и будет отныне ценить свою жизнь.

Поначалу отношения с матерью были сложными. Вероника какое-то время отказывалась разговаривать, когда она приходила — просто отворачивалась к стене и делала вид, что не замечает её. Но мама всё равно посещала её почти каждый день и сидела рядом с койкой. Иногда она просто молчала (Вероника брезгливо дергалась, когда она прикасалась к ней), иногда рассказывала о том, что происходит снаружи — о работе, о новостях из телевизора, о событиях в Краснопольске. Постепенно Веронике стало стыдно. В конце концов, в том, что попала в ад с белыми стенами, она была виновата сама — кто решил уйти, наплевав на всё, в первую очередь на маму? Она начала разговаривать с ней и видела, как рада мама возвращению дочери. Так постепенно скованность ушла.

А вот стыд остался и накатывал каждый раз, когда её глаза цеплялись за шрамы на запястье. Лариса ни словом, ни взглядом не намекала на то, что в чём-то винит Веронику, но от этого она мучилась только больше. Несмываемые багровые рубцы заклеймили её как неблагодарного отпрыска, вознамерившегося бросить родительницу одну в холоде позднего ноября.

Вот и сегодня, натягивая алый рукав на запястье, Вероника ощутила, как запылали щеки. Она посмотрела на своё отражение — так и есть, на лице румянец, как у монашки, которая услышала неприличный анекдот. Ну, это хотя бы придавало ей здоровый вид. Она потеряла довольно много крови, и это не прошло бесследно — ко всем прочим недугам прибавилась анемия, из-за которой она стала бледной, как бумага. Так что румянец был весьма кстати, несмотря на причины его появления.

Лариса вошла в комнату, наполнив её запахом цветочных духов. Она надела своё лучшее платье — зелёное с серебристыми прожилками. В последний раз она надевала её на посвящении дочери в студенты. Сегодня повод был тоже весомый — свадьба дочери Ирины, её давней подруги и коллеги по парикмахерской. Имя Вероники тоже вписали в приглашение, и мама настояла на том, чтобы она сходила с ней на праздник.

— Ну что, мы готовы?

— Кажется, да, — улыбнулась Вероника.