Сказка об уроде

Он что-то говорил дальше, вставляя разные умные слова, но она перестала его слушать. График с долларом в телевизоре сменила другая ломаная линия (на этот раз лиловая), изображающая курс евро. Если верить ей, то дела у европейской валюты на этой неделе обстояли лучше её заокеанского собрата. Фоном для графика служила блеклая картинка с сумкой, набитой купюрами. Глядя на экран, она вспомнила большую чёрную барсетку Лёхи, их водителя. В неё Лёха собирал долю «фирмы» из заработка девушек. Если она проводила у клиента более часа, то потом, залезая в салон «Ниссана», отдавала половину денег за продленное время Лёхе, и он каждый раз говорил одно и то же своим смешным тягучим говором: «Ну во-о-от, молодца-а-а», — и бережно помещал тысячерублевые купюры в барсетку, распрямляя и поглаживая каждую. Её иногда в этот момент разбирал смех, и она прикладывала ладонь ко рту, будто сдерживала кашель, чтобы ненароком не хихикнуть и не обидеть Лёху. Если ночь была удачной, то к утру барсетка заметно распухала.

— Это всё из-за денег, — сказала она вслух, не отрывая взгляда от экрана.

Он запнулся на полуслове, прервав свою лекцию, и убрал руку от неё:

— Ты о чём?

— Да опять о своём, грустненьком, — отмахнулась она, ругая себя за несдержанность. Что с ней творится этим вечером?

— Опять таинственное «своё», — он наклонил голову. — Такое ощущение, будто ты мыслями где-то совсем в другом месте.

— Даже если так, тебе-то что? — резко сказала она. — Моё тело ведь остаётся здесь.

— Может, расскажешь? — спросил он, уменьшив громкость телевизора.

— Ох, нет. Только не превращайся в тех стариканов, которым возьми да выложи душу, а взамен часами слушай историю их жизни — скучнейшую, как правило. И хорошо ещё, что денежки за каждый час капают. Ну а чем ещё заниматься, если у них даже не стоит.

— Нет, это не мой случай, — улыбнулся он. — Дай мне десяток минут, и можем начать снова. Кстати, может, я прямо сейчас отдам деньги за второй час?

— Давай, — кивнула она. — Я позвоню водителю, чтобы он не пригнал машину вхолостую.

Он опять ушёл в гостиную, а она взяла телефон из сумки и стала звонить Лёхе. Впрочем, закончив набор номера, она не спешила нажимать на зеленую кнопку вызова — очередная привычка, рожденная опытом. Только когда мужчина вернулся и положил купюры ей на ладонь, она стала слушать длинные гудки. Лёха взял трубку не сразу — у него было странное суеверное правило, что принимать вызов нужно только после третьего звонка.

— Привет, это я, — сказала она. — Я останусь тут ещё на час.

— Это хорошо-о-о, у меня как раз вызов на другой конец го-о-рода, — Лёха растягивал гласные в своей манере; она улыбнулась краешком рта.

Вернув телефон в сумочку, она посмотрела на мужчину, который опять уставился в телевизор, будто позабыв о её существовании:

— Ну, вот и всё.

Он едва заметно кивнул, но так и не посмотрел на неё. Она глянула на экран, чтобы узнать, что привлекло его внимание. Ничего особенного — опять вещал напомаженный диктор на фоне большого зелёного знака доллара, но звук был таким тихим, что слов не разобрать. Она поднесла руку к лицу и посмотрела на ожог вблизи. Волдырь уменьшился, зато его границы обозначились чётче, нарисовав багровый круг на бледной коже.

— Больно? — оказывается, он всё-таки следил за ней краем глаза.

Она покачала головой и спросила:

— Ты любил когда-нибудь? Так, чтобы очень сильно, что можно умереть за ту, которую любишь?

Он, казалось, совсем не удивился внезапному вопросу. Подумав с нахмуренным лбом пять-шесть секунд, он ответил:

— Нет. А ты?

— А я любила, — сказала она. — И сейчас люблю. Наверное.

Он ничего не ответил, но она ощутила, как в нём шевельнулся червячок любопытства — так пробуждается от легкого прикосновения член, дождавшийся освобождения из хлопчатобумажной темницы. Её жизнь интересовала многих клиентов — но чаще всего в этом желании узнать была доля чего-то отвратительного, низкого, от чего её воротило. Но сейчас ей хотелось выговориться. Мужчина смотрел на неё в молчаливом ожидании.

«Никакой он не особенный, — сказала она себе. — Такой же, как все. Раскройся перед ним, и завтра он будет всё пересказывать знакомым, лыбясь и приправляя скабрезностями. А как же — душевные метания проститутки. Абсурд. Нонсенс. Нет, дело не в нём. Ты сама хочешь выговориться, и неважно, кому. Не можешь более держать воспоминания в своей маленькой глупой голове. Они рвутся наружу — в случайных фразах, жестах, движениях…».

На неё накатила волна такой безысходной тоски, что она скрипнула зубами. Вся громада каменного мироздания и безразличная темень ночи, все страхи двадцати восьми прожитых лет обрушились на неё в этот миг, легли своей тяжестью на плечи. Она захотела встать и убежать, только чтобы заткнуть себя.

Но так и осталась сидеть. Может, только пальцы ухватились за белое покрывало немного более нервно, чем следовало.