Сказка 1002-й ночи

Он вышел, расплатился с извозчиком, но у него так и не достало мужества обратиться к полицейскому врачу, с которым, собственно, ему и хотелось обсудить дело с юным Шинаглем. Он принялся бесцельно бродить по улицам. Когда часы на башнях отбивали полдень, он как раз очутился возле замка, за секунду до смены караула. Лейтенант роты Тевтонского ордена скомандовал: «Короче шаг!», потому что часы в замковом дворе чуть отстали от остальных и бить еще не начали. Тамбурмажор поднял жезл, последние аккорды марша Радецкого уныло затихли, прокатившись слабым эхом под сводами ворот. Задребезжали наконец и часы во дворе, потом забили спокойнее и равномернее, словно по шкуре барабана принялись топтаться бархатные лапки. Послышалась команда: «На караул!» Где-то в глубине сцены, за занавесом, появился сам государь император. Невыразимая печаль овладела Тайтингером. Впервые, после долгого перерыва, он ощутил тоску по военной форме и боль от разлуки с армией. Оркестр играл сейчас «Дунайский вальс». Людям, столпившимся во дворе замка, показалось, будто у одного из окон они заметили императора. В воздух взлетели руки и шляпы. Музыка почти потонула в ликующих возгласах. Весеннее солнце, как молодая мать, ласково улыбаясь, стояло над самым замком. Грянул гимн «Боже, храни!» Тайтингера прошиб знакомый озноб — солдатский озноб при звуках гимна. Он стоял, держа в руке шляпу, но хотелось ему, как положено, отсалютовать.

По дороге к «Немецкому дому», где он решил сегодня пообедать, Тайтингер принялся всерьез прикидывать, уж не вернуться ли ему на воинскую службу. Денег на службу в кавалерии у него уже не было. Ну и пусть! В конце концов, хороша и пехота. Можно подать соответствующее прошение. В военном министерстве служит его друг Калерги. За час-другой ротмистр в отставке успел увидеть и осознать все ничтожество своей нынешней жизни. Имение, Мицци, люди в Пратере, эта Кройцер и этот Труммер!.. И восковые фигуры не вызывали у него уже ни малейшего интереса. Однажды ему пришлось купить Мицци галантерейную лавку, теперь, пожалуй, пришел черед паноптикума, но на этом — точка! И жалкие остатки поместья — их, конечно, надо продать! И вернуться назад, на родину! То есть — в армию. Ему захотелось еще немного поразмышлять над этим. Он вернулся в отель и сел в кресло в холле.

Подошел портье с докладом, что молодой человек, приходивший сегодня утром, снова здесь, в сопровождении дамы, которая приходит каждый день, и он не знает, как быть. «Пусть оба войдут», — сказал Тайтингер. Они вошли. Тайтингер решил, было, встретить их сидя, но тут же вскочил на ноги, его словно бы выкинуло из кресла. Сидеть в присутствии существа в женском платье он просто не мог. (Если бы к нему приблизилась не женщина, а женская одежда из какой-нибудь модной витрины, он повел бы себя точно так же.) Он даже улыбнулся и предложил вошедшим сесть. Мицци Шинагль извлекла из сумочки письмо директора школы и показала его Тайтингеру. После чего достала носовой платок и приготовилась пустить слезу. Тайтингер, пробежав глазами несколько строк, положил письмо на стол. Мицци тут же поднесла платок к глазам. И, судорожно всхлипывая, воскликнула:

— Мальчик никуда не годится!

Это был явный упрек, причем адресованный Тайтингеру. Его произведение забраковали.

— Дорогая барышня Шинагль! — сказал Тайтингер. — Сколько лет вашему сыну?

— Завтра ему как раз исполняется восемнадцать!

— А, поздравляю, — сказал Тайтингер Ксандлю. — Ну, и что вы собираетесь делать теперь?

— Я думаю, и господин Труммер того же мнения, ему нужно поехать к моему отцу помогать в лавке, а потом он, может быть, получит лавку в наследство, да и папаша плох, — зачастила Мицци.

— Завтра не поеду, — вмешался Ксандль. — Завтра у меня день рождения.

— В таком случае я сейчас же подарю вам кое-что, — объявил Тайтингер. — С тем чтобы вам не потребовалось утруждать себя повторным визитом завтра!

Он вытащил из бумажника купюру в сто гульденов. Ксандль сложил ее пополам и, не убирая, зажал в руке,

— Спасибо!

— Скажи: «Большое спасибо, господин барон!» — подсказала Мицци.

— Да, — отозвался Ксандль. — Большое спасибо, господин барон!

Какое-то время помолчали. Потом Ксандль вдруг сказал: «Пошли-ка, Мицци!» — и поднялся с места.

— Мне тоже нужно идти, — воскликнул Тайтингер.

Он взглянул на часы, поднялся, взял шляпу и вышел первым.

— Отдай мне деньги! — сказала сыну Мицци, когда они вышли на улицу.

— Как бы не так! Сотенная не для такого бабья, как ты!

Ксандль прошел рядом с матерью несколько шагов, а на ближайшем углу свернул и пошел прочь не прощаясь.

— Ксандль! Ксандль! — позвала Мицци, но он даже не обернулся.