Сказка 1002-й ночи

Чем ближе клонился день к вечеру, тем ярче сияли в лавке золотые пуговицы на мундире ротмистра. Трубки еще вполне можно было разглядеть, но девушке-двойняшке графини В. стало как-то неловко оставаться наедине с незнакомым офицером в полумраке, и она зажгла круглую лампу над стойкой, рядом с прилавком, на котором были разложены трубки. Лампа загорелась, лишь покоптив и помигав для начала. Тайтингер купил пятнадцать совершенно не нужных ему глиняных трубок. Еще он спросил:

— А чем, собственно, занимается ваш батюшка, милая барышня?

— Мой отец — печник Алоиз Шинагль, — ответила она. — Трубки он тоже делает, но это так, между прочим. А по большей части наши клиенты те, кому нужны печки. В лавку к нам редко кто заглядывает. Трубки у людей давно есть.

— Я приду, — сказал барон Тайтингер, — завтра еще раз. Мне нужно много трубок.

И он пришел на следующий день с денщиком и купил по меньшей мере шестьдесят трубок.

Через три дня он опять был в Зиверинге, найдя это «очаровательным». Была суббота, три часа пополудни, и Мицци встретила его как старого знакомого, хотя на сей раз Тайтингер был в штатском. Погода стояла теплая и солнечная. Мицци заперла лавку, села в фиакр, и они отправились к Кронбауэру.

Они отправились к Кронбауэру, а три часа спустя Мицци поведала малознакомому господину, что она считай что обручена. Обручена с Ксандлем Паррайнером, цирюльником и парикмахером. И гуляет с ним каждое воскресенье.

Все это были россказни, совершенно не занимавшие Тайтингера, да и слушал он их вполуха. Собственно говоря, он решил, будто эта славная девушка хочет порекомендовать ему хорошего брадобрея.

— Ну хорошо, пришли его! Пришли его ко мне, — сказал он. — Херренгассе, два, второй этаж.

8

Очень скоро Тайтингер обнаружил, что Мицци ему наскучила. А в один прекрасный день она сообщила ему, что беременна, и это состояние нельзя было назвать даже «скучным», оно было «пошлым». Услышав такую новость, Тайтингер отправился к нотариусу. Тайтингер не любил ни графиню В., ни уж подавно Мицци Шинагль, похожую на нее лишь внешне. Любил он, как водится, только самого себя.

Как предписывали правила тех дней, нотариус посоветовал откупиться галантерейной лавкой. Все господа, дела которых он вел, устроили, по его словам, такие вот магазинчики. Все дамы и посейчас при них и премного довольны.

Итак, барон взял двухмесячный отпуск и отправился в Бачки, имение своего дяди по материнской линии, куда до него не могла дойти никакая почта.

И действительно, до него не дошло ни одно из страстных любовных посланий, которые беспрерывно писала Мицци Шинагль. Она писала их на единственный известный ей адрес Тайтингера, на Херренгассе, 2. Доктор Маурер, секретарь Тайтингера, умевший различать почерка, рвал эти письма не читая.

Когда барон Тайтингер вернулся из Бачков, галантерейная лавка Мицци Шинагль на Парцелангассе уже была устроена и работа в ней шла полным ходом. Мицци Шинагль была на девятом месяце.

Она родила сына и назвала его Алоиз Франц Александр. Алоиз Франц — таково было имя отца ребенка. Ксандлем звали ее жениха-парикмахера.

Дела в лавке шли неплохо, цирюльник по-прежнему изъявлял готовность жениться на Мицци. Да и ей самой определенно хотелось спокойного и добропорядочного существования. Но стоило ей начать выстраивать в очередной раз эти разумные планы, как сердце ее и ум пронзала любовь, и то была любовь к Тайтингеру. Их ребенок, казалось ей, удался на славу. Ни на мгновение не покидала ее надежда на то, что барон Тайтингер придет взглянуть на своего отпрыска. Но Тайтингер так и не пришел.

Когда Ксандлю исполнилось три года, Мицци Шинагль познакомилась на скамейке в Шенборнском парке — и познакомилась, так сказать, случайно — с говорливой и услужливой женщиной, которая сообщила ей, что, мол, на Виден есть один дом, где можно неплохо устроиться, и там бывают благородные господа, и что это, вообще, за дело — галантерейная лавка, да и что это за жизнь — так вот, одной, с ребенком на руках и без мужа, и с этой лавкой! Что это за жизнь? Мицци Шинагль и сама уже так частенько думала, буквально так же.

— А что за благородные господа там бывают? — осведомилась Мицци Шинагль.

— Самые что ни на есть благородные! — ответила незнакомка. — Могу и имена назвать. Надо только раздобыть список.

Она удалилась прочь и воротилась со списком.

Мицци и сама не знала, чего ради отправилась на следующий день к госпоже Мацнер. Что за дело было ей до госпожи Мацнер? Стояло лето, позднее лето, и было очень жарко. Запоздалые, но все еще беспечные дрозды свиристели на зеленом, все еще зеленом, газоне между булыжниками мостовой. Пробило шесть, когда она очутилась перед домом Жозефины Мацнер. «Жозефина Мацнер, массажистка, 3 этаж, звонить 3 раза» — было написано внизу. Она позвонила три раза.