Сказка 1002-й ночи

Шах решил дождаться своего в боковом покое. Напротив него и так, что он мог во всех деталях ее рассмотреть, оказалась серебряная Диана на черной круглой подставке. Шах нашел ее точной копией женщины, которую нынешним вечером возжелал. Да и все в боковом покое напоминало ему об этой женщине: темно-синий диван, штофные обои из бледно-голубого шелка, сирень в узкогорлой майоликовой вазе, даже хрустальная люстра — великолепный светильник на четырех ножках и с четырьмя изящными ручками — и серебряный орнамент на темно-синем бархатном ковре у ног властелина Персии. Но ждать! Сказано: ждать! А шах не привык ждать.

Но ждать ему, к сожалению, приходится. В каких-нибудь двадцати метрах от него проходит совещание с участием великого визиря, придворного церемонимейстера и адъютанта Его Императорского Величества. Решено также призвать на этот совет начальника полиции. И все же выхода не видно: великому визирю хотелось бы заручиться содействием своего адъютанта и друга Кирилиды Пайиджани, визирь велит разыскать адъютанта, его уже ищут, но он куда-то запропастился — молодой жизнерадостный красавец Пайиджани.

А что, собственно говоря, обсуждается? Речь идет о том, что именно предпочтительнее нарушить: законы приличия или законы гостеприимства.

Придворный церемонимейстер отказывается решительно и с достоинством, адъютант Его Величества — тоже. Это само собой разумеется. Ни для того, ни для другого и речи не может быть о том, чтобы поставить в известность Его Императорское Величество о странном желании высокого гостя. Но не может быть речи и о том, чтобы отказать высокому гостю в исполнении его прихоти.

Начальник полиции говорит в конце концов, что нужно найти соответствующего человека, кого-нибудь из частного комитета по устроению торжеств. И едва слово «комитет» произнесено, придворный церемонимейстер радостно выкрикивает имя Тайтингера.

Решено устроить перерыв. Двое из господ отправляются в голубую гостиную к нетерпеливо дожидающемуся шаху. Тот, степенно восседая в кресле, поигрывает своим жемчужным браслетом и задает вопрос, состоящий из одного-единственного слова:

— Когда?

— Дело в том, — принялся кривить душой великий визирь, — чтобы найти даму. В суматохе праздника она исчезла. Но мы разыскиваем ее не покладая рук и не чуя под собой ног.

Не покладая рук и не чуя под собой ног разыскивают меж тем вовсе не приглянувшуюся шаху даму, а Тайтингера.

Шах пренебрежительно отмахивается и напоминает:

— Я жду!

И в голосе Его Величества слышатся не только понимание и терпение, но и угроза.

Один из шпиков в штатском, в задачи которых входило наблюдение за господами из высшего света, за их прибытием и отбытием, за их нравами и повадками, за их безнравственностью и бесчинствами, за их связями и знакомствами, — так вот, один из этих шпиков докладывает начальнику полиции, что барон Тайтингер уже час находится в вестибюле, в лакейской, в обществе дочери заведующего гардеробами Вессели. Начальник полиции незамедлительно отправляется в указанное место. Прикомандированный для особых поручений Тайтингер, услышав стук, поднимается. Подходит к двери. Разоблачение отнюдь не страшит его: ведь он совершает нечто само собой разумеющееся, более того, пожалуй, даже подобающее; другое дело, что не подлежат огласке забавы именно с дочерью Вессели, заведующего гардеробами. Бедный Тайтингер, ему и невдомек, что тайный агент Вондрак его давным-давно выследил.

Тайтингер оправляет сорочку и подходит к двери. Узнает начальника полиции и приходит к выводу, что о крошке Вессели уже все равно известно, и поэтому, выйдя в коридор, не утруждает себя тем, чтобы закрыть за собой дверь.

— Барон, прошу вас, — говорит начальник полиции. — И немедленно!

— Будь здорова, — кричит Тайтингер в открытую дверь крошке Вессели.

Поднимаясь рядом с начальником полиции по плоским ступеням, Тайтингер не осведомляется, чего ради его сдернули с места. И без того можно догадаться, что речь зайдет о каком-нибудь чрезвычайно деликатном поручении, о деле, связанном с применением его собственных, барона Тайтингера, способностей и возможностей. Ведь не зря его в свое время прикомандировали для особых поручений. В обычных ситуациях он мог и сплоховать, зато в чрезвычайных на выручку к барону приходила его фантазия. Туда, где в маленькой комнате сидели трое господ, растерянные и беспомощные, измученные раздумиями о поисках несуществующего выхода из обозначившегося тупика, бледные от страха, чуть ли не занемогшие от осознания собственного бессилия, ротмистр Тайтингер ворвался как свежий ветер. И после того как остальные господа боязливым шепотом изложили ему по-французски свои заботы, он воскликнул, как делал это обычно, сидя за картами, воскликнул на том не столько местном, сколько повсеместном диалекте, который восходил, казалось, к говору всех немецких земель, входящих в империю, разом:

— Господа! Господа! Да это же просто как перст!

Все трое навострили уши.

— Просто как перст, — повторил Тайтингер.