Скажи мне нет, скажи мне да…

И комната поблекла
под взглядом темноты,
которая на стекла
легла ничком, но ты

по направленью тени
пойми, откуда свет,
который на колени
твои упал и пред

тобою на колени
упал, потупив взгляд,
раскаявшись в измене
тебе, родной закат

забыв, тебе доверясь
и липы осветив,
как траурные перья
не видящих пути

коней, что вереницей
ступают под землей,
которым только снится
закат, а нам с тобой

сияющий из окон
все виден он, пока
им освещен твой локон
или моя рука,

но к брошенной отчизне
мы не вернемся впредь,
по направленью жизни
поняв, откуда смерть.

Март 1983

«Ну что ж, пойдем, и может быть, я встречу…»

Ну что ж, пойдем, и может быть, я встречу
тебя, а ты меня, хоть и сейчас
мы вместе. Мы в одном и том же месте,
которое мне обозначить нечем,
и кто из нас двоих узнает нас?
Наш облик, как и путь наш, неизвестен.

Вот наступает вечер. Небо ищет
в асфальте впадин, заливает их
водой и долго смотрит в тротуары.
Так сумерки, сияя нищей
зарей витрин и парой глаз твоих,
становятся дождем везде и в паре
твоих глаз. Дождь
молчит: ни да,
ни нет. Ну что ж,
пойдем туда,

где на камнях Да будет воля
Твоя написано, но кто им
читатель будет, кроме нас,
когда вокруг на вечер пролит
холодный взгляд и небо строит
зеркальный сад и сразу в грязь
сбивает яблоки глазные?
Они соскальзывают вниз
и там текут, уже слепые.

И небо бледно, как Нарцисс,
на дне вечернего ручья
лежащий. Он не дышит.
Прозрачная струя
лишь локоны колышет.

И он и недоступный тот,
кто, застя шелковое дно,
жил за стеклом витрин и вод, —
теперь на ночь одну одно
немое, пасмурное тело
меж складок твердых или белых.

Апрель 1983

Эвридика

Снег неизменно ложится вдоль
         взгляда, который куда ни
кинь, увидишь замерзшей водой
         слез залитые зданья,

вставшие сзади, поскольку взгляд,
         что становится твердью
льда, всегда обращен назад,
         то есть к владениям смерти,

вдоль деревянных ветвей. Меж век
         плещет заплечный облик,
не застывая. Скрывает снег
         листья, которыми скоплен

был отражавший собой себя
         прежнего жертвенный ворох,
ибо подобье живет, губя
         плоть, очертанья которой

изображает. Чредой утрат
         чертится образ в узкой
тени, к которой скользнувший взгляд
         рвет эту связь. Не узнан,

свет цепенеет в родной глубине
         тела чужого. Ветви короче
взора. Их тени ложатся не
         следом слезы, но трещиной ночи

в снег или в снегом измятые дни,
         в листья, и щель не загладит
ни лживый пар, с губ летящий, ни
         свет, умирающий сзади.

Ноябрь 1983

«Смыкаются веки. Под ними…»