Скажи миру – «нет!»

Да, теперь и я ощущал полностью, что это – хорошо. Мои руки наконец-то нашли себе место – я положил ладони на раздвинутые бедра Танюшки и хотел сказать, что мне и правда хорошо, но вместо слов у меня непроизвольно тоже вырвался стон – долгий и неожиданный, я не смог его удержать. Девчонка нагнулась – я этого не увидел, солнце мешало, но около губ ощутил ее грудь…

…Плохо помню, что я делал дальше. Наверное – делал не очень умело. Да не «наверное» – «наверняка», конечно. Но в тот момент, когда мы с Танюшкой – одновременно! – достигли уже какой-то запредельной точки наслаждения, когда мы закричали – вот в этот миг я понял, что мы никогда не умрем. Нельзя умереть в мире, где возможно такое чудо…

…Танюшка лежала чуть сбоку от меня – нога поперек моих раскинутых ног, рука – у меня на груди. Мы оба громко дышали и были мокрыми, как из ванны. Наслаждение откатывалось прочь, но после него оставалась не пустота (как после – ну, того, с самим собой), а чувство глубокой удовлетворенности. Таня посмотрела на меня сквозь шторку спутанных волос, подняв голову с моего плеча, – и засмеялась:

– Я думала, что умру!

– Я сделал тебе больно, – виновато сказал я.

Таня загадочно засмеялась:

– Да нет, это… там другое. В конце я думала – сейчас задохнусь… и это будет самая лучшая смерть, которую только можно пожелать.

– Нас уже ищут, наверное. – Я приподнялся на локте, но Танюшка нажала мне на грудь:

– Да пусть ищут…

– Тань, у тебя что, кровь?! – Это я умел заметить, но она снова пресекла мою попытку вскочить, немного сердито сказав:

– Да все как надо! Ну… так положено, глупый.

– А… да. – Я почувствовал, что краснею. Теория-теория, как же ты меня подводишь… Танька, паразитка, щелкнула меня в нос и хихикнула. Но тут же сказала серьезно-задумчиво:

– А там у нас этого еще долго не было бы, Олег.

– Там… – Я откинул свободную руку. – Там нас не могли убить, и я ложился спать уверенным, что утром тебя снова увижу…

– А ты хотел меня увидеть? – спросила Танюшка.

– Да.

– Ты меня любил там?

– Я не понимал этого, Тань, – признался я. – Просто – не понимал.

– Давай тогда еще раз. – Она легла на бок и подперла голову ладонью. – У тебя получится?

– Вполне, – улыбнулся я, тоже поворачиваясь к ней лицом. – Только подожди. Вот. Послушай.

Я закрыл глаза и заговорил…

Чашу из лунного серебра
У околицы дева мне подала.
Сказала: «Да будет от бед броней
Моя любовь, что вечно с тобой.

Но если в далекой чужой земле,
Мой милый, забудешь ты обо мне,
Вода, что ты пил, что сладка, как мед,
Пусть станет ядом, тебя убьет…»

…Шли дни и за днями – другие дни.
Я шел вместе с ними и понял – брони
Надежней, чем милой любовь моей,
Мне не носить до скончания дней.

Но вот в шумной, жаркой южной стране
Вельможи дочь знатного глянулась мне.
И я, очарован ночью волос,
Меч и отвагу в выкуп принес.

Из женихов был я лучшим – и вот
Отец свою дочь мне женой отдает.
Забыл я дом, чашу из серебра
И ту, с которой гулял до утра.

Забыл я рассвет над дубовым крыльцом,
Забыл я клятвы и мать с отцом.
И вот на шумном и людном пиру
Из рук черноглазой я чашу беру…

…И ядом мне стала родная вода.
Я чашу с вином не донес до рта.
И от измены распалась броня —
Любовь русокосой, ждавшей меня…

* * *

Густая тень олеандра падала на наши лица приятной прохладой, а все остальное тело окатывали волны жара, в котором кожа казалась золотистой. Пахло разогретым медом – то ли от Танюшки, то ли просто воздух пропитался этим запахом. Оглушающе гремел хор цикад вокруг.

Танюшка села, опершись твердой ладонью о мой живот (похоже, ей это доставляло удовольствие, а я еле успел его напрячь), склонила голову набок, волосы волной упали ей на плечо и руку. Глаза девчонки зажглись изумрудным пламенем.

– А хочешь, я тебе станцую? – не дожидаясь ответа, она вскочила и, прогнувшись назад, уперла руки в бока, а потом тряхнула волосами так, что меня (несмотря на все, что уже было) опять почти «зажгло». Я приподнялся на локтях – и только в этот момент понял, что ни капельки ее не стесняюсь (странное было ощущение, я такого никогда в жизни не испытывал). – Смотри, Олег!