Скажи миру – «нет!»

– Погоди… Тань, я сейчас… – задергал шнуровку сам, потом чертыхнулся сдавленно, сдернул куртку через голову, вывернув ее наизнанку, бросил в сторону. Только теперь я увидел, что Танюшка уже без рубашки.

– Расстегни, – попросила она, кладя руки мне на плечи.

– Э… это? – У меня пересох не только рот, но и горло.

– Это, это. – Девчонка смотрела мне в глаза, чуть прикусив уголок губы. – Там, сзади.

Ее спина – с гладкой, шелковой кожей, – казалось, обжигает мне пальцы. И в то же время я как-то весь онемел. В смысле – как после заморозки у зубного, только в ушах звенело, из-за чего я плохо слышал, что мне говорит Танька. Она потянула вверх мою потную футболку, вытащив из штанов, – я пригнул голову и послушно вытянул руки, а когда снова увидел происходящее, то понял, что она сбросила вместе с моей майкой и расстегнутый мною купальник. Ну, верхнюю его часть…

Пальцем Таня легко коснулась шрама на боку. Я этого почти не почувствовал – точно, как во время анестезии. Я боялся раздеваться дальше – и в то же время понимал, что сейчас больше не выдержу. Я пытался, как это ни смешно, заставить себя не смотреть на Танюшкину грудь. Смешно, потому что ясно же было – в этом мире роднее Танюшки человека у меня нет и не будет. Смешно и потому еще, что точеный бюст Тани был красив…

– Боишься, глупый? – шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.

– Я не знаю, Тань. – Я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озер, глубокую и загадочную. – Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.

– Эх ты. – И она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огромный груз. – Что ты мне можешь сделать не так? – прошептала она, щекоча этим шепотом мне щеку. – Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?

– Та… ня… – задохнулся я. Мои руки блуждали по ее телу и – словно сами собой – раздернули ремень джинсов.

– Погоди, Олег. – Она засмеялась. – Кроссовки, мы же так запутаемся…

– Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, – простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась – расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной ноге, сражался со своей обувью и носками – все это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле «восьмеркой». А земля в самом деле была теплая, почти горячая, я ощущал это.

– Знаешь, – сказала Танюшка, – меня в сознательном возрасте еще никто не видел голой. Я даже во всякие там «игрушки» с мальчишками не играла…

– А я, Тань… – Я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне – легко, плавно – и сказала:

– Это не важно. Ты все равно мой парень. – И мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:

– Погоди, Тань, сейчас, – и быстро стащил штаны – в них, спортивных, была резинка, не возиться с «молнией» или пуговицами – оставшись в спортивных трусах. – Вот… почти все.

Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было «почти все», и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками – весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки – пальцы – попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно ее ладони – я вздрогнул – скользнули вниз по моей спине, а шепот толкнулся в ухо:

– Да раздевайся же наконец, Олежка…

Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной теплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель – залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира – ласкающие друг друга обнаженные мальчик и девочка посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.

– Как дальше, Тань?.. – сбивчиво спросил я.

– Я… сейчас лягу… на спину… – прошептала она. – Наверное, так…

– Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжелый… – Она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое – кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой – будто сгустившийся свет… Пахло горячей землей, мохом и камнем и еще чем-то, чему я не мог отыскать названия – и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого мое тело выгнуло – броском! – вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.

– Тебе… больно? – встревожился я, ощущая, как движется ее тело, и сам двигаясь в такт. – Я… что-то… не так?..

– Да я все сделала сама. – Голос у нее был странный, ладони крепко уперлись в мой живот. – И все… хо-ро-шо-о… – Она вновь застонала – длинно, с каким-то восторгом. – Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…