Скажи что-нибудь хорошее

– Ну все, моя хорошая, прости меня, прости. Я никогда больше не натворю никаких глупостей. Я буду тебя защищать и оберегать. Мы родим много детей, будем растить из них добрых и счастливых людей…

– Ну вот, – вдруг раздался звонкий клич вождя краснокожих. – Я так и знал! Вас нельзя оставлять вдвоем! Обязательно слезы и ссоры…

Радостный Кирюшка втиснулся между ними и попытался отодвинуть друг от друга на безопасное расстояние.

Вера стояла чуть поодаль и краем рукава вытирала глаза. К ней подошел доктор в замусоленном халате, поздоровался и что-то спросил на ушко. Они пошептались пару минут. После этого Вера со значительным видом подошла к троице и сообщила:

– Все у вас в порядке. Можете больше не приходить.

– Как «не приходить»? – вмиг успокоилась и посерьезнела Валюша.

– А так. В легких все чисто. Доктор сказал, что, скорее всего, первоначальный диагноз был ошибочный, потому что с ним не выживают…

– Спасибо, – задумчиво поблагодарил Пашка и вдруг подмигнул: – Пока, Верка! Давай дуй к своему Валерику!

– Да уж точно, – ответила та и, расцеловав всех троих, отправилась восвояси.

– Постой, – вдруг опомнился Пашка. Он сунул ей в руку пачку сложенных банкнот. – На счастье. И на развитие. Пригодятся.

Верка, впрочем, и не думала отказываться.

Пока счастливая троица пробиралась к выходу, Валентина успела поинтересоваться:

– А как твоя мама? Как Евгения?

Пашка задумчиво ответил:

– Лучше. Намного лучше. Только она очень боится Георгия. Не могу понять, в чем дело…

– Поехали! Поехали к ним, – потребовала Валюша, и Пашке сразу стало тревожно.

...

Проси у Господа мудрости и силы, чтобы говорить о том, что чувствуешь. (Габриэль Гарсиа Маркес)

47. Матвей

Наивный и добродушный взгляд Левушки потяжелел. Глаза сузились и забегали.

– Я так и знал, прямо чувствовал, что от вас нужно ждать неприятностей. Не хотел сближаться – и не надо было! – досадовал художник.

– Дорогой мой, это не со мной, а с девушкой моего друга – режиссера – не надо было сближаться!.. Ведь, по сути, получается, ты – подлец! Говоришь – любишь, портрет всей своей жизни пишешь, а сам после первой рюмки готов на любую запрыгнуть… Разве это любовь?..

– Я правда люблю ее, – голос Левушки задрожал, – вы не можете так просто разрушить нашу семейную жизнь! Я прошу, умоляю! Не говорите ничего моей жене.

Левушка выглядел жалким, готовым к любым унижениям: упасть на колени, умолять, целовать ноги… Матвею это было неприятно, хотя интуиция с самого начала подсказывала ему, какова натура этого художника. Мотя почувствовал приступ брезгливости, но сдержался.

– Так я же пришел именно за тем, чтобы ничего не говорить, – успокоил художника Матвей. – Точнее, затем, чтобы продать мое молчание. Оно в вашей ситуации цены не имеет, то есть – бесценно. И картина, как вы говорили, бесценна. Так что просто обменяемся двумя бесценными вещами и останемся при своих интересах?

– Ммм… изверг! – застонал Лев Игоревич и взъерошил чуб руками. Он принялся мерить шагами комнату, мечась из угла в угол и раздражая Матвея.

– Ну что, не согласен? – полуутвердительно спросил Матвей и положил фотографии назад в конверт, делая вид, что собирается уходить.

– Согласен я! Согласен! Забирай этот чертов портрет, и чтобы духа твоего здесь не было! Все что хочешь забирай!

– Да мне чужого не надо, – улыбаясь, сказал Матвей. – А то, что мое, – само ко мне придет. Своими ножками: топ-топ, топ-топ… – Он показал двумя пальцами на поверхности стола, как будут двигаться ножки… и засмеялся.

– Держи, художник. – Мотя протянул Левушке конверт. И еще один – с негативами. – Смотри, не обижай больше своих баб. Научно-технический прогресс нынче развивается такими темпами, что скоро в каждом туалете камера будет установлена… А с твоими склонностями к юным дарованиям легко можно попасть в объектив… – Матвей усмехнулся. – Ну так что, я забираю? – Он кивнул на портрет.

– Забирай, только чтобы я тебя здесь больше не видел! – заорал Левушка, глотая слезы унижения. Он подбежал к камину и бросил оба конверта на тлеющие угли. Бумага сначала ярко вспыхнула, а затем пламя начало причудливо менять цвета на синтетически-голубой, ярко-зеленый, оранжевый, снова голубой… Плавящаяся пленка издавала неприятный, резкий запах. Матвей поспешил уйти.

– Я пришлю ребят. Картину заберут, так что ты можешь попрощаться с шедевром. И кстати, думаю, ты очень дорого его продал! Можешь гордиться.

Последние слова он произносил уже у выхода.

Ребята явились за картиной как раз в тот момент, когда Левушка с супругой, не говоря друг другу ни слова, сели ужинать. Вынос портрета состоялся прямо на глазах у оригинала. Девушка молча провожала картину глазами, в которых застыли боль и горечь. Когда пацаны ушли, она лишь спросила:

– Ты продал меня?

– Прости, милая. Мне предложили такую цену, что я не смог отказаться. – Лев Игоревич потупил взор. – Но я напишу другой – лучше, намного лучше! Ты же знаешь, как я тебя люблю!!!