Сказание о Шарьяре

Чтоб соперницу извести,

Как зарезать ее во сне

Или яд тайком поднести,

А самим следы замести

Да невинный вид соблюсти.

Но жила Гульшара взаперти,

Даже в сад не ходила почти,

И к тому же была Гульшара

У владыки в такой чести,

Что ее сорок зорких слуг,

Не смыкая глаз, стерегли,

Как живой алмаз, берегли,

Не давали чужим войти.

Совещались девять ханум,

Огорчались девять ханум —

Все равно ничего не могли

Подходящего изобрести.

Проходили за днями дни,

И как водится искони,

Тяжелеть начала Гудьшара:

Двух младенцев носила она,

И давно ощутила она,

Как в набухшем ее животе

То и дело резвятся они,—

Было больно и сладко ей

От младенческих их затей,

От восторженной их возни.

И уже во дворце по ночам

Перестали гасить огни,

И все больше было вокруг

Шепотни, беготни, суетни.

Знали все, что немного теперь

Остается времени ей:

Приближался положенный срок

Разрешиться от бремени ей —

Ждать осталось несколько дней.

Видел это хан Дарапша,

Замирала тревожно душа,

Колотилось сердце в груди,

Будто бешеный конь, спеша,

И подумал хан Дарапша:

«Сорок лет на свете живу,

А впервые свою мечту

Я увижу вот-вот наяву.

Стоит только подумать мне,

Сердце так и несется вскачь,

А когда родится сынок,

Услыхав его первый плач,

Умереть от счастья могу —

Был я нравом всегда горяч!

Не уехать ли лучше мне

На охоту куда-нибудь?

На рассвете отправлюсь в путь

И в далекой степной стороне

Отдохнуть хоть немного смогу

И рассеять тревогу смогу.

А когда наступит пора

И ребенка родит Гульшара,

Пусть отправят ко мне гонцов,

Молодых, лихих удальцов,

И тому, кто первый ко мне

Привезет счастливую весть,

Окажу небывалую честь,

Что не снилась ему и во сне:

Знатным беком назначу его,

Награжу впридачу его,

А потом со счастливой душой

Поспешу вернуться домой —

То-то праздник будет большой!»

Так в душе сказал Дарапша,

Больше мешкать не стал Дарапша

И немедля в приемный зал

Всех придворных своих созвал:

Сорок два хамелдара пришло,

Тридцать два мухирдара пришло,

И властитель всех удивил —

Об отъезде своем объявил.

Но никто из его вельмож,

Наполнявших приемный зал,

Удивления не показал

И сомнения не показал,—

Хану здравицу провозглася,

Ум владыки превознося,

Не жалели они похвал.

Надо жизнь придворную знать —

Такова притворная знать:

Страхом скованы чувства их,

Лесть и хитрость — искусство их.

Был встревожен только Томан,

Осторожный, мудрый Томан,

Но с владыкой спорить не стал,

Понапрасну вздорить не стал,

Потому что знал наперед:

Если что-то на ум взбредет,

Не изменит решенья хан.

Посветлел лицом Дарапша,

Задышала спокойней грудь,

Повелел он стеречь Гульшару —

Пуще глаза беречь Гульшару

И с отрядом джигитов в путь

Собираться стал поутру.

Услыхала о том Гульшара,

Безмятежная до сих пор,

Запылала огнем Гульшара

И слезами застлался взор,

И забыв, что для ханской жены

Появиться при всех — позор,

Побежала она, в чем была,

На большой, многолюдный двор.

Увидала супруга она

На арабском белом коне,

С ловчим соколом на руке

И в тяжелой, стальной броне,

И схватилась за стремена,

Не стыдясь любопытных людей,

И поводья его скакуна

Обмотала вкруг шеи своей,

И молящий взор подняла,

И супруга молить начала,

Упрекать и стыдить начала:

«Ты куда, ты куда уезжаешь, мой хан?

На кого ты меня оставляешь, мой хан?

Погляди на жену — я совсем на сносях,

Так зачем ты меня покидаешь, мой хан?

Ты помчишься, в степные просторы спеша,

Мой могучий, мой доблестный хан Дарапша,

Беззащитной останусь я,— а впереди

Что-то темное, страшное чует душа.

Если конь чистокровный стрелою летит,

Обо всем забывает счастливый джигит,—

Увлеченный охотой, забудешь и ты,

Что супруге покинутой гибель грозит.

Ловчий сокол сидит у тебя на руке,

Скоро скроешься ты вдалеке, вдалеке,

В этом доме, где девять соперниц живут,

Я останусь в тревоге, в бессонной тоске.

Девять жен твоих старших не любят меня,

Девять жен твоих старших погубят меня,

Дашь им яду — охотно отравят меня,

Дашь им сабли — на части разрубят меня.

А ведь я — не одна, за троих я дышу,

Двух младенцев твоих я под сердцем ношу,

Ты пойми, мой возлюбленный: не за себя,

А за них, за младенцев невинных, прошу.

О, мой хан!.. Боевого коня расседлай,

Не езжай, не езжай в неизведанный край!

В этом доме, где девять соперниц живут,

Ты жену беззащитную не оставляй!

А решишься уехать — меня не жалей,

Не жалей и своих долгожданных детей:

Острый меч обнажи — и ударом одним

И жену, и детей беспощадно убей!..»

Если воин сидит на коне

При оружье, в стальной броне,

То с коня слезать не к лицу

Настоящему храбрецу.

Улыбаясь, владыка глядел,

А в душе страдал и горел,

Так и жгли его эти слова

Будто сотни горящих стрел.

Приказал он супруге своей

Возвратиться в шатер скорей,

Обещал через несколько дней

Непременно вернуться к ней,

И в душе свой отъезд кляня,

Только с виду тверже кремня,

Он сердито хлестнул коня.

Мчался, мчался хан по цветам степным,

По лугам густым, по холмам крутым,

Был он мрачен, злобной тоской томим,

Поспевали джигиты с трудом за ним.

Мчался, мчался с веселым топотом конь,

Как на крыльях летел, закусив удила,

Но внезапно встал, как вкопанный, конь,

Чуть владыка не вылетел из седла.

Хлещет хан скакуна своего сгоряча,

Ядовитой гадюкой свистит камча,

Но ни с места конь — бьет ногой, храпит,

От испуга пеной густой покрыт.