Сказание о Шарьяре

В ваших взорах я вижу недобрый огонь.

А бывалые люди не зря говорят,

Что в глазах у соперниц — губительный яд,

Уходите, проклятые, я вас боюсь,

Для младенцев опасен завистливый взгляд.

Два тюльпана готовы раскрыться в саду,

Двух детей долгожданных с волнением жду,

Вы же сглазить хотите младенцев моих,

На невинные души накликать беду?

Две звезды погрузить вы хотите во тьму,—

Как на это решаетесь вы, не пойму!

Подождите, вернется владыка домой,

И за все вам придется ответить ему!

Слышу, скачет на борзом коне

Дарапша, Как на крыльях в родную столицу спеша,

Уходите, сестрицы, в слезах вас прошу,

Уходите,— недоброе чует душа!»

Не успела она досказать

Эти жалобные слова,

Как усилились схватки ее,

Сразу кругом пошла голова,

Губы шепчут едва-едва

Будто высохшая листва,

И гудеть земля начала,

Из-под ног земля поплыла,

Как тяжелые жернова.

Пот полился с ее чела,

Свет затмился в ее глазах,

Охватил ее душу страх,

И взмолилась она в слезах —

К милосердной Биби-патпе

Обратилась она в слезах.

И тоскливой ее мольбе

Внять решила Биби-патпа,

И на помощь своей рабе

Поспешила Биби-патпа:

Тихо сзади к ней подошла,

Поясницу ее обняла,

Крепко-крепко ее обняла,

Близнецов родить помогла.

Тишина воцарилась на миг,

И послышался детский крик,

Задрожали девять ханум —

Этот крик им в душу проник.

Не решались войти до сих пор,

Оставались снаружи они,

И тряслись у входа в шатер,

Как от лютой стужи, они,

Да подсматривали тайком,—

А теперь, забыв обо всем,

Устремились в шатер бегом.

Только глянули девять ханум,

И отпрянули девять ханум,

А в глазах — смертоносный яд,

Будто девять гадюк глядят.

От безумной злобы дрожат

Их завистливые сердца:

Два здоровеньких близнеца,

Пухлых, голеньких близнеца

Посредине шатра лежат,

И у каждого чуб золотой,

И серебряный — чуб другой!

У пригожего малыша,

Смуглокожего крепыша

Лоб высокий, упрямый рот —

Просто вылитый Дарапша!

А малышка — его сестра,

Видно, будет умна, добра,

Брови тонкие, ясный взгляд —

Просто вылитая Гульшара!

Посмотрели бы вы в тот миг,

Как лежали рядом они,

Как впервые взирали на мир

Любопытным взглядом они,

Как похожи на мать и отца

Были эти два близнеца —

Восхитительных близнеца!

И казалось, что в этот мир,

Полный горя, невзгод и слез,

Не земная женщина их,

А крылатый вестник принес,

И теперь улыбались они,

И на мир удивлялись они —

Различить еще не могли

Затаенных его угроз,

И струился чудесный блеск

От серебряных и золотых

Удивительных их волос.

Так на свет родился Шарьяр,

Что храбрее всех храбрецов,

Так на свет родилась Анжим,

Что мудрее всех мудрецов.

Много-много дальних путей,

Много-много печальных дней

Приготовила им судьба:

Предстояли страданья им,

Предстояли скитанья им

И неслыханная борьба,

И за доблестные дела

Их великая слава ждала,

Небывалая слава ждала.

Но пока в полутемном шатре,

Копошась на мягком ковре,

Безмятежно лежали они,

И доверчиво ждали они,

Что вот-вот их мать подойдет

И кормить, пеленать начнет,

Целовать и ласкать начнет.

Но увы,— в глубине шатра

Без сознанья лежит Гульшара,

А старуха, осклабив рот,

Ей на грудь котенка кладет

И слепого щенка кладет,

И хохочет, глумясь над ней,

И бормочет, склонясь над ней,

Чтоб уснула она скорей,

Не увидев родных детей —

Долгожданных своих детей.

Спит измученная Гульшара —

Будет крепко спать до утра,

А тем временем девять ханум

Говорят друг другу: пора!

И тихонько подходят они,

Поднимают детей с ковра,

Затевают с ними игру —

Только страшная это игра.

Улыбаясь, ласкают они

И укачивают детей,

В два широких черных платка

Заворачивают детей,

А потом, озираясь вокруг,

Подавляя безумный страх,

Через двор крадутся впотьмах

Мимо громко храпящих слуг.

Двух младенцев в тугих узлах

Осторожно несут они —

Два бесценных чуда несут,

Их на берег пруда несут

И бросают их в темный пруд,

В старый, мрачный, огромный пруд

Пусть Шарьяр и Анжим умрут!

Только утром в себя Гульшара пришла

И ресницы влажные приподняла,

А старуха, заботливой притворясь,

За бедняжкой ухаживать принялась —

Подложила подушку под голову ей

И шербету ей поднесла скорей,

И взглянула на грудь себе Гульшара,

Торопясь увидеть своих детей.

Поглядела — и в ужасе обмерла,

И дрожать начала, рыдать начала,

Пот полился градом с ее чела,

Руки-ноги судорога свела,—

Увидать двух детей ожидала она,

А зверенышей увидала она:

На одной груди — котенок слепой,

И щенок смешной — на груди другой.

А котенок мурлычет, сосет ей грудь,

Так доверчив — жалко его спугнуть,

И скулит щенок, теребя сосок,

Будто вымолвить хочет: я — твой сынок!

Страх пронзил ей душу, страх и тоска,

И была тоска, как полынь, горька,

Как змея, ядовита, как нож, остра,

Зарыдала в отчаянье Гульшара:

«О, Аллах милосердный!

В расцвете сил

За какую вину ты меня казнил?

За какие дела невзлюбил меня,

За какие грехи погубил меня?

Возвратится мой хан — что отвечу ему?

Не с младенцами выйду навстречу ему —

Два звереныша стали моими детьми,

Опозорилась я перед всеми людьми!

Всемогущий! Ты дал мне однажды жизнь,

А теперь обратно ее возьми!

Чашу счастья выпила я до дна,

А теперь суждена мне печаль одна,

Не нужна мне такая жизнь, не нужна!»

Так рыдала несчастная Гульшара

И в отчаянье косы свои рвала,

Так страдала прекрасная Гульшара,

На подушку слезы ручьем лила,

И смотрела она, как слепой щенок

Теребит и лижет ее сосок,