Сирота с Манхэттена

Гуго Ларош пробормотал что-то, явно соглашаясь с этим. Казалось, он был глубоко взволнован. Элизабет стало его жалко, и, желая его приободрить, она подошла и положила руку ему на плечо.

- Милое дитя! Счастье, что у меня есть ты! - глухим голосом проговорил дед.

Потом повернулся и порывисто заключил ее в объятия. Сжал крепко-крепко, спрятал свое грубоватое лицо в ее распущенных волосах, удерживаемых одной лишь лентой надо лбом.

- Ты единственное, что у меня осталось, - прошептал он ей на ухо. - Такая нежная и так приятно пахнешь!

- Дедушка, прошу вас, отпустите!

Но Ларош продолжал обнимать ее, поглаживая по спине, по талии, при этом дрожа и тяжело и часто дыша. А когда Элизабет ощутила на своей шее поцелуй, она и вовсе испугалась. Вспомнились отвратительные картины из кошмара, увиденного на борту «Турени». Мужчина в черном, с лицом, неразличимым в синевато-зеленом, странном сумраке… Внезапно она поняла, кто это, узнала его мускусный запах, характерные жесты.

- Оставьте меня, вы с ума сошли! - Она продолжала вырываться, пока наконец его не оттолкнула. - Я чуть не задохнулась! Никогда больше меня так не обнимайте. И предупреждаю: если это случится, я уеду. У меня есть на что купить обратный билет в Америку.

Он отступил на несколько шагов, не смея на нее посмотреть. Элизабет выбежала из гостиной, мысленно проклиная деда и старый замок, в котором годами вызревало столько нездоровых желаний, ненависти и горя.

Монтиньяк, трактир «Пон-Нёф», суббота, 16 июля 1898 года

Ричард Джонсон снял тот же номер, что и в первый свой приезд, но в этот раз только на два дня. Жара была удушающей, собиралась гроза, однако он никак не мог отойти от окна, любуясь прекрасным видом на реку. Танец свинцовых туч, гонимых порывистым ветром, завораживал, как и акробатические трюки ласточек, летавших едва ли не над самым берегом.

Он вздрогнул, когда кто-то дважды стукнул в дверь. Его «Да, входите!» прозвучало как-то неуверенно. Перспектива увидеть Элизабет после трехмесячной разлуки его нервировала.

И вот она явилась и показалась ему такой же прекрасной, как и прежде. Вся в черном, с вуалеткой, «размывающей» ее красивые черты; в левой руке она держала крошечную сумочку из бархата с вышивкой.

- Здравствуйте, Элизабет! Присаживайтесь! Вот, заказал холодный обед для двоих, ведь время уже послеполуденное.

- Очень любезно с вашей стороны, Ричард, - едва слышно отвечала девушка. - Но с некоторых пор у меня пропал аппетит.

- Тогда бокал вина? Или чай? - поспешил предложить Джонсон.

- Чуть позже, когда я немного приду в себя. Расскажите лучше о себе, о своей жизни в Ангулеме, о работе! - попросила Элизабет. - Я уже долгие месяцы живу взаперти, никого не вижу. Почти забыла, как выглядят и окрестности города, и океан, и Нью-Йорк!

Она сняла шляпку, явив трогательно бледное личико, утратившее свои детские округлости, которые Ричарду было так приятно вспоминать. Девушка похудела, и его это опечалило.

- Садитесь сюда, здесь вам будет удобнее всего, - предложил он, выдвигая для нее стул, а потом присаживаясь на край кровати. - Что вы хотите узнать о моей жизни во Франции?

- Вы делаете большие успехи в языке, - заметила девушка. - Хотя акцент остается.

- Девушки находят его очаровательным! Лисбет, поговорим серьезно. Простите, что называю вас так, но это имя звучит мягче и более по-английски. Так вот, большую часть времени я посвящаю новой работе. В прошлом году вы надо мной слегка подтрунивали по этому поводу.

- Я помню. Удивительно и странно было представлять вас учителем английского в лицее Гез-де-Бальзак. Я правильно запомнила название? Если вы до сих пор там работаете, полагаю, руководство вами довольно!

- Мы с директором лучшие друзья на свете, - сказал американец. - Меня приглашают на ужин, жена его меня обожает, и детишки тоже. Он даже помог мне снять чудесную квартиру в южной части города, с прекрасным видом на собор и городские окрестности.

Ричард взял яблоко и вонзил в него свои крупные зубы безукоризненной белизны. Элизабет сдержала вздох.

- Вы грустны, не правда ли? - спросил он. - И если бы не траур, вы бы не захотели со мной увидеться.

- Увы! - По голосу девушки было понятно, что она сдерживает слезы. - Бабушка угасла на прошлой неделе, и позавчера мы ее похоронили. Смерть стала для нее избавлением от мук. Всегда такая активная, гордая - и на много месяцев стать лежачей! Бонни постоянно была со мной, не давала отчаяться. Это очень больно - видеть родного человека прикованным к постели!

Разумеется, Элизабет постеснялась посвящать его в более интимные детали.

«Бедная бабушка! У нее на спине были пролежни, приходилось часто менять простыни, обмывать ее, переодевать, - думала она. - В первое время она еще могла говорить - растягивая слова, очень тихо, а потом сдалась».

- А что с поручением, которое я вам дала? - спросила она, тряхнув головой, чтобы отогнать удручающие мысли.

- Лисбет, ваш Жюстен неуловим!