Синтез

Огромная металлическая кровать, ночной столик с деревянной столешницей, на нём архаичный термометр, ночничок с электрической лампочкой! Ба! Даже с потолка свисала электрическая лампочка! Обе с великим трудом были одолжены в музее.

Марек повернулся на другой бок и что-то пробормотал во сне, потом нервно дёрнулся, открыл глаза и широко-широко зевнул.

Кароль незаметно включил аппарат связи и шепнул:

— Проснулся!

— Простите, что зеваю, — сказал Марек, — но я спал, наверно, сто лет.

— Ну, не совсем, — довольно неискренне ответил Кароль. — Хотя что-то около этого…

— Какой сегодня день?

— Понедельник.

— Ну, не так уж и долго. Два дня. Извините, вы тут врач?

— Не вполне.

В дверях появились Зборовский и Ирена.

— Отлично, Марек, ты замечательно выглядишь!

— Я вас, кажется, знаю, доктор.

— Мы виделись во время операции. Ты спрашивал меня про матч.

— Ах, да, припоминаю. Правда же, доктор, они страшно опозорились?

— Да… пожалуй, да… Хотя, честно говоря, такой позор мне не представляется чем-то очень важным.

— Но ведь это полное поражение, полное! Конец света! Они летят в самый низ таблицы розыгрыша. Доктор Земба абсолютно со мной согласен.

— А как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Мне уже можно есть? Я проснулся очень голодный.

— Да, да. Сейчас получишь еду.

— А мой папа знает, что всё в порядке?

— Да, да.

— Доктор, скажите мне честно: он очень волновался?

— Очень. Он был страшно встревожен, страшно!

— Ну и совершенно напрасно. Теперь уже всё будет хорошо, правда?

— Да. Теперь у тебя впереди долгая жизнь. Но пока надо ещё полежать, поспать, отдохнуть.

— А можно мне что-нибудь почитать? Какие-нибудь газеты, книги…

— Конечно, конечно…

— А папа когда сможет меня навестить?

— Пока никто тебя не может навещать — полная изоляция.

*

Гитарная струна сорвалась так неудачно, что поранила ему пальцы рук. Несмотря на это, он снова играл сегодня, как и вчера, и позавчера, как всегда с того момента, когда с товарищами ушёл в горы.

Как только отряды Муанты теряли след, можно было разжечь костёр и послушать, как Рауль поёт. А Рауль Сермено пел так, что ко всем возвращалась вера и надежда. Бородатый, всегда улыбающийся он был легендой своего народа. Троекратно приговорённый к заключению судом диктатора он бежал и собирал вокруг себя единомышленников. Троекратно во время процессов он отвечал судьям собственными песнями.

Процессы велись при закрытых дверях. Судьи были из самых трусливых, а стражники — из самых жестоких, и тем не менее уже на следующий день все вокруг повторяли эти песни. Рауль не сочинял сложных мелодий, слова казались простыми, и всё-таки лишь он мог исполнить свои песни по-настоящему вдохновенно. Может, оттого, что он так страстно, необычайно страстно был уверен в необходимости и справедливости борьбы.

Когда вы боитесь собственных снов.
Когда дрожите от собственных мыслей.
Когда умолкаете в страхе перед тираном.
Знайте: он уже вселился в вас
И может сожрать вашу душу.
Знайте: вы сами впустили его туда
Вместе со страхом.

Муанта ненавидел Рауля так сильно, что оказался не в состоянии приговорить его к смерти. Пока он позволял Раулю жить, то мог внушать себе, что всего лишь презирает его. Презирает настолько, что даже проявляет к нему жалость, как к чему-то мелкому и незначительному. Если бы Муанта его убил, он бы уже никогда от Рауля не освободился. Диктатор знал об этом, и ему оставалось только делать всё возможное, чтобы сломить и унизить врага.

Какие у тиранов сны?

В минуты наилучшего самочувствия Муанте снился Рауль не побеждённый, не убитый или брошенный в тюрьму, а Рауль, добровольно пишущий панегирики в честь властелина, с угодливой улыбкой чистящий диктатору ботинки, снился, прежде всего, Рауль испуганный и обесчещенный. Муанта свято верил, что в сущности каждый человек низок — на этом убеждении строилось всё его господство, вся его философия. Поэтому он не понимал Рауля и тешил себя иллюзией, что играет с ним, как кошка с мышкой. Хотя чем дальше, тем сильнее становились отряды партизан и более грозным освободительное движение. Каждая баллада, каждая легенда была пронизана жаждой свободы, а когда люди хоть раз познают прелесть свободы, трудно их удержать в слепом повиновении — это возможно слишком дорогой ценой, слишком жестокими мерами.

Партизаны, укутавшись шерстяными одеялами, внимали голосу Рауля и звукам его гитары. Партизаны собирались с силами: завтра они начинали марш на столицу. Никогда ещё их отряды не были так многочисленны и так подготовлены, никогда общество не ожидало их с таким нетерпением. Но армия Муанты превосходила партизан своей численностью в двадцать раз, у неё были танки, самолёты, вертолёты.

Рауль знал обо всём, и, может быть, именно поэтому он запел сейчас вполголоса что-то совсем не похожее на прежние песни. Зазвучала старая, звенящая радостью мелодия: