В родительской комнате Аля лишь изредка чувствовала себя уютно. Не смотря на два больших окна в кружевных занавесках, торшер с оранжевым абажуром, кирпичный печной угол и котовую лежанку. Иногда Аля приходила к родителям смотреть телевизор. Она брала с собой толстый плед и, завернутая в него как гусеница, устраивалась между родительским диваном и котом, смотрела все подряд, пока ее не отправляли спать.
Сейчас Аля стоит у окна, подальше от дивана и чувствует себя совсем не на месте. Она держит руки скрещенными на груди, смотрит на родителей, немного поднимается на носочки, потом переносит вес на пятки. И еще разок. И еще.
– Ты можешь поспокойнее как-то, Аль? – Мать пока сдерживается. – Нам всем надо поговорить.
– Давно пора, конечно, всем вместе. – Але неприятно в горле от сарказма, но остановиться уже нельзя. – Как настоящей семье!
– Ты в каком тоне с матерью говоришь. – Отец сидит на диване, опирается локтями на колени, смотрит на Алю поверх очков. Але не хочется смотреть в ответ и она переводит взгляд на кисти его рук. Они висят скрещенные между коленями, пухлые и белесые, как будто бы беззащитные. Ей кажется это ужасно несправедливым. Все это время беззащитными были не руки, а она сама.
– А в каком? Вот в каком? Все время эти претензии. А сам??
– Аля! – Мать вскрикивает скорее не голосом, а взглядом и всплескивающими руками.
– Что Аля! Что снова Аля! Сколько можно алькать! Все время смотрим на мое поведение. А может быть пора уже посмотреть на твое, пап? Я спать нормально не могу, все слушаю как ты тут концерты закатываешь. Ты же постоянно пьешь!
– Аля, ты что такое говоришь! Перестань, слышишь меня, перестань немедленно. Мама хотела метнуться от отца к Але, наклонилась в ее сторону и протянула руку, как будто исполняла пантомиму и безмолвно Алю о чем-то молила. И не подошла, так и осталась между Алей и отцом, застыла между ними, вытирая другой рукой щеки.
– Мам, да хватит уже, надоело! Ты что, правда думаешь, если не произносить слово пьянство, его в доме не будет? Знаешь, пап, я сначала в это во все верила. Что нельзя это вслух. Чтоб не обидеть тебя. Ты же справишься, на этот раз точно справишься. А потом я слышала, как ты приходил вечером и уже по шагам, по повороту ключа знала, что снова нет. Не получилось у тебя. Но говорить нельзя, все в тишине, все в прятках. Да я кожей чувствовала каждый твой глоток!
На секунду Але почудилось, что что-то зазвенело, то ли стекла в окне, то ли зеркало в коридоре, а может просто в ушах. В голове словно откололась какая-то частичка ее самости и внимательно посмотрела на происходящее. Осколок Али поморщился от мелодрамы в доме и посмотрел за окно. Сад стоял мокрый и удивительно красивый, ветки кустов кто-то очертил графитом, на земле ровно выложил слой опрелых коричневых листьев. Снега еще не ждали, но воздух пах уже чуть-чуть по другому, а может дело было в мокрых досках, коих не пересчитать на стенах их бараков, на их улице. Мама все плакала и говорила, что так совершенно нельзя. Что, конечно, все они немного виноваты. Что не стоило папе читать Алин дневник. Что не стоило Але писать в нем ужасные вещи. Уже сколько времени прошло, месяцы, а это так и висит в воздухе и влияет на всех в семье. Что всем стоит извиниться друг перед другом. Что все ведь еще можно решить.
Осколок Али продолжал глядеть на кусты смородины. Аля же рыдала и раскачивалась с пятки на носок и обратно. Нет, не будет она ни о чем извиняться. Она до сих пор так думает. Что все эти бутылки по углам, грязные тарелки из-под закуски и пьяный отец ей совсем не семья. И что лучше бы отец оставался для нее дядей Вадиком, раз быть отцом у него не получается, а получается только алкоголиком.