Синее око

— Михаил Афанасьевич, — сказал я, едва принимая увесистый ящик. — Спасибо. Вы на меня не сердитесь. Это я так про детей. Не всерьез. Я к вам еще приеду...

— Что сердиться? У вас своя жизнь, у нас своя. Тайга для всех открыта. И озеро тоже. Охотничайте. А у нас в доме уж так заведено, что сначала о детях думаем, о работе, а потом уже о себе. Серьезно... — Старик посмотрел на меня. Глаза его синели прохладно и отдаленно.

Я взялся за весла. Вода забормотала под лодочным днищем наставительно и гневливо. Старик постоял недолго, повернулся и, прочно ступая, пошел по тропинке к дому.

Банальная история

Когда Лида проводила Петьку в армию, жизнь показалась ей конченной, а ничего-то и не было в той жизни, кроме Петьки Кошкина, формовщика из литейного, подлеца. Так думала Лида о нем в ночь после проводов: подлец.

Лиде еще не исполнилось девятнадцать. Признаться маме она не могла. Сделать аборт, как Алка Московцева сделала? Об этом Лида подумывала не раз, но до того всё представлялось стыдно и больно, что она говорила себе: «Нет, ни за что». Но и другого никакого выхода Лида найти не могла. Одно только было облегчение: «А бог знает, когда еще всё будет. Время есть».

Тут как раз в газетах писали и говорили на цеховом комсомольском собрании, что молодежь с подъемом едет на стройки в Сибирь. И на снимках так всё прекрасно: девчонки улыбаются, руками машут, цветы. Подружки на фабрике стали совсем очумелые, загорелось им: ехать! «Парней там себе оторвем и заработки, самостоятельно жить будем — всё! В первых рядах строителей коммунизма...»

«Ехать, ехать, ехать», — шептала про себя Лида. Куда, зачем — неважно. Только бы мама не узнала.

Надо решиться и ехать, а там всё новое будет. Всё.

Мама сморкалась в платочек, когда провожала Лиду в Бийск. Лиде было очень жалко маму, но она знала, что другого выхода у нее нет, уехать — и всё решится.

Городишко ей не понравился, а общежитие дали хорошее. Не хуже, чем фабрика построила на Малой Охте. Начали учиться на штукатуров. Лида ходила вместе со всеми на объект, и никто ничего не замечал. Так было почти всею зиму. Но вдруг подошло утро, когда Лида не встала с постели. Она сказала девчонкам: «Отстаньте. Не ваше дело». И не пошла на работу. Весь день лежала, смотрела в белый потолок. Даже не белый он, а как стоялая простокваша. Смотреть противно и не смотреть нельзя. В голове ни единой мысли, а только обида: «Зачем так вышло? Это всё он, а теперь и не пишет. Никому, никому, никому не нужна...» И страх: «Что же дальше? А вдруг если умру...»

Лида попробовала заплакать, но вышло так, будто кто другой лежит здесь с мокрыми глазами, вовсе не она, а ей и не жалко ничуть эту девицу, пусть плачет. Лида сильно изменилась за время работы в бригаде штукатуров. Она могла теперь сказать какому-нибудь выпившему крановщику на танцах: «А, иди ты, в гробу я тебя видала в белых тапочках». Огрубела, наверное, А может быть, самостоятельной стала. Но чем дольше она лежала одна в пустом общежитии, тем ей становилось обиднее и страшнее.

Вечером, когда еще девчонки не вернулись с восьмого квартала, к Лиде пришла Катя Светлаева, бригадир. Катя села на Лидину кровать и спросила:

— Ну, ты чего? Заболела? В поликлинике была за бюллетенем? А может быть, тебе врача вызвать? Температура есть?

Лиде показалось противным это слово «бюллетень», что-то в нем рвотное. Все тут ходят, справочки собирают, а до человека, до нее, Лиды Поклоновой, никому, ни одному человеку дела нет. Она отвернулась от Кати и сказала нарочно гнусавым голосом:

— Обойдусь и без бюлютня.

— Ну обойдешься — дело твое. Я думала, как лучше.

Катя поднялась и пошла к двери. Сейчас совсем уйдет. Останется только потолок простоквашного цвета, только четыре коечки прибраны, в накидочках, как пирожные с кремом... А на пятой Лиде лежать. Одной-одинешенькой. Как она заревет...

— Беременная я. На седьмом уже месяце.

Катя сразу вернулась и стала гладить ее по голове и говорить тихие слова. Каждое из них в отдельности не мудрящее, но все вместе слова успокоили Лиду.

— Это ничего. Это хорошо, — говорила Катя. — Я очень люблю ребятишек. Я так хочу иметь дочку. Ты даже не представляешь, как я хочу. И ты тоже хочешь. Ты просто не знаешь. Каждая женщина хочет иметь ребенка.

Лида первый раз услышала о себе, что она женщина. Перестала плакать и сказала:

— Тебе просто. Ты всё понимаешь. Ты бригадир и вообще... Тебя все уважают. А я ужасно, ужасно боюсь. Я ничего не умею. Я за тот месяц получила двадцать шесть рублей. С меня за брак вычли... — Лида опять всхлипнула. — Прора-аб придирается. У меня ничего не-ет. Пеленки надо и всё...