Sindroma unicuma. Эпилог

И я извинялась. Губами и руками. Собой.

Вообще, Мэл решал наши разногласия зачастую единственным методом. Постелью. Уговоры, шантаж, примирения, наказания — он добивался своего через близость и искренне недоумевал, когда я сообщала в лоб: «Ты пытаешься манипулировать мной».

Мэл стал принимать решения за нас двоих, не спрашивая моего мнения. К примеру, как-то в столовой Макес предложил пойти на первый прогон новой программы труппы сабсидинтов*, но Мэл сказал, не задумываясь:

— Извини, друг, мы не можем.

Но ведь могли, и вечер оказался свободным!

Или Мэл соглашался на деловой ужин от моего лица и объяснял так:

— Эва, очень нужно, чтобы ты была рядом. От этого зависит мое продвижение вверх.

Или ставил перед фактом:

— В воскресенье обед у твоего отца.

— Но я собиралась пойти к Марте!

— Отмени. Будут дальние родственники по линии Влашеков. Нужно с ними познакомиться.

Я артачилась. Вставала в позу, возмущаясь произволом. Бастовала. Обижалась. Высказывала.

Мэл уговаривал, упрашивал и мирился тем единственным способом, который, как он думал, действовал безотказно. И я переносила встречу с Мартой из-за ненавистного обеда с ненавистными родственниками, но совсем по другой причине. Потому что при всех недостатках Мэла и при его стремлении управлять моей жизнью, любила его. Распыляя удобрения в оранжерейном боксе, я вспоминала о Мэле. И играя с подросшей дочкой Марты, думала о нем. И в косметическом салоне мысли роились около Мэла. Я любовалась им, спящим. Мэл — нерушимая скала в штормовом море. Моя крепость, мой мир. С ним надежно. Он весь мой, даже когда упрямится или злится. Еще посмотрим, кто и кого перевоспитает.

После очередного выяснения отношений Мэл утихал, но ненадолго. Одно время он надумал задабривать меня драгоценностями. Помнится, я долго пребывала в изумленном ступоре, разглядывая золотой браслет на черном бархате. И потребовала не заниматься транжирством.

— Гош, мне важен ты, а не побрякушка в коробочке.

— Правда? Покажи, как тебе важно.

«Важно» — это обязательное «люблю» и поцелуй. Ну, и всё, что к ним прилагается.

После новогодних праздников Мэл повесил над кроватью странную маску из потемневшего дерева с провалами рта и пустых глазниц. В первом приближении материал оказался не то камнем, не то сплавом — непривычно легким и гладко отполированным. О возрасте маски сказали притупившийся блеск полировки и сеточка трещин на поверхности.

— Символ благополучия, — пояснил Мэл. — Подарили на работе. Не выбрасывать же.

— Выглядит не ахти. Вдруг приснится в кошмарном сне?

— Если приснится, сниму.

Маска не мешала. Висела себе и наполняла квартирку благополучием. Материальное меня не волновало, в вот сердечное и душевное — заботили.

Моя подработка вызывала у Мэла тихое раздражение. Он смирился с лаборантством, но не упускал случая поддеть. А еще с некоторых пор высказывался с недовольством о поездках в гости к Олегу и Марте. Думаю, он ревновал. Не к конкретным людям, а к моей привязанности. Если поначалу, после возвращения из Моццо, я цеплялась за Мэла как за воздух, без которого невозможно дышать, то постепенно у меня появились свои интересы и старые-новые друзья. А он не хотел делиться.

— По-моему, ты им мешаешь, — заметил как-то Мэл. — Они не могут сказать «нет», вот и терпят твое присутствие.

Я закусила губу. Может, и правда, назойлива, наведываясь раз в неделю в гости? И почему-то зрение расплылось. Дурацкая мнительность.

При следующей встрече я не утерпела и спросила у Марты, тяготит ли её моя настырность.

— Что ты, Эвочка, — успокоила она. — Наоборот, мне сплошная польза. Ты приглядываешь за Ясинкой, а я успеваю сделать уйму дел по дому и выполняю заказы. Да и вдвоем веселее. Вернее, втроем, — поцеловала она дочкину пяточку. — Олег-то, бывает, допоздна по клиентам ходит.

Я чуть не расцеловала её в обе щеки. А еще безумно радовалась тому, что Марта и Олег не поддались синдрому.

Однажды, складывая в холодильник продукты, купленные в лавочке на соседней улице, Мэл обмолвился о том, что, бывая в районе невидящих, я дискредитирую и теперешнюю свою фамилию, и будущую. То есть фамилию Мелёшиных. И вообще, давно пора закупать продукты на Амбули, а не в сараях с антисанитарными условиями.

— Ну, и пожалуйста! Я не претендую! Твоя фамилия останется чистенькой, не волнуйся! — вспылила я и, надев наспех шубу и сапоги, бросилась из общежития. Мэл нагнал меня на крыльце.

— Не смей! — вырывалась я. — Это моё. Не смей отбирать.

Он с трудом утихомирил меня и привел домой. Нервный срыв напугал его.

— Прости, Эвочка. Сболтнул, не подумав. Не знаю, что на меня нашло, — каялся Мэл, поглаживая мою лапку и виновато вздыхая. Наверное, он решил, что я способна вытворить что-нибудь непредсказуемое. Мэл понял, что переступил черту, за которой у моего благоразумия срывает чеку.

Вернувшись как-то из прачечной, я заметила, что у Мэла наспех перебинтована рука.

— Кот поцарапал, — сказал он сухо и погрозил усатому: — Еще раз повторится — вышвырну.