Синдром звездочета

— Бедная девочка. Еще и это ей. — Дама помотала головой, как лошадь, отгоняющая овода. — Есть, знаете, такие несчастливые люди, к которым родные относятся хуже, чем чужие. Вот это как раз про Юлю и Степана Семеновича. Ну никогда он ее не любил. Не той она, видите ли, масти и породы — не настоящая Чижняк!

— Мне показалось, они не очень-то похожи. Почему так? — спросила я осторожно, опасаясь услышать в ответ резонное замечание, что это не мое дело.

Но то ли в лифте, как в поезде, работает «эффект попутчика», то ли моей взволнованной собеседнице просто необходимо было выговориться.

— Так Юля внебрачная дочь, Степан Семенович ее где-то в дальних краях нагулял, — охотно ответила она. — Тут она появилась уже взрослой — приехала после школы. Не помню, из Ташкента или из Самарканда, — девочка не любит вспоминать ту свою жизнь.

— То есть она действительно «не настоящая Чижняк». Но все-таки отец ее принял, — напомнила я.

— Что значит — принял? — Дама посмотрела на меня сердито. — Да, поселил в своей квартире, но ведь даже не прописал! А что позволил тут жить, — так это ему ничего не стоило. Он сам давно уже за город перебрался, а квартиру на сына переписал, вот Степа-то сводную сестру и пожалел, без угла не оставил. Впрочем, ему это тоже ничего не стоило, он как раз съехался со своей подругой — Верочкой, а потом и вовсе в Москву перебрался.

Лифт уже прибыл на первый этаж, двери открылись, но мы стояли в кабине. Дама увлеклась рассказом, а я внимательно слушала. Прощально помахать карете «Скорой помощи» в итоге не успели.

Зато я узнала, что сегодня у Степана Семеновича и Юли случилась ссора, после которой девушка в слезах прибежала к симпатизирующей ей соседке. Та усадила бедняжку пить чай и жаловаться на жизнь, но и без того нестройный рассказ то и дело перебивали выразительные шумы в соседней квартире. Судя по звукам, разгневанный Степан Семенович там что-то пинал, швырял и крушил.

— Точно, на кухне валялись осколки разбитой посуды, и в коридоре что-то хрустело под ногами, — подтвердила Ирка, когда я поделилась с ней полученной информацией.

— Ой! — Архипов полез в карман и протянул мне на ладони что-то голубенькое, похожее на маленькую пожеванную подушечку. — Я наступил, услышал треск, нагнулся, поднял и машинально унес. Надеюсь, не что-то важное?

— Это специальная коробочка для лекарств, моя бабушка похожей пользуется, — посмотрев, сказала Ирка. — Очень удобно, когда принять таблетки нужно не дома, а, например, в дороге. Там внутри несколько крошечных отсеков, по ним раскладываются пилюльки.

— Степан Степанович живет в деревне. Отправляясь в городскую квартиру, он, очевидно, взял с собой запас нужных лекарств, — рассудила я.

— И, видимо, принял их, когда почувствовал себя дурно, — продолжил мою мысль Архипов.

— Или только хотел принять, но не успел. — Ирка кивнула на безобразно помятую коробочку. — Посмотри, там остались таблетки?

Архипов повозился, с трудом открыл деформированный мини-контейнер:

— Осталась только пыль.

— Глубоко философское замечание, — оценила Ирка и жестом велела ему закрыть контейнер. — Все проходит, от всего остается только пыль… На этой умеренно печальной ноте предлагаю закончить здесь и переместиться в исторический центр. Мы хотели прогуляться, вы не забыли?

— Может, завтра? — Мне не хотелось бродить по гранитным тротуарам продуваемых холодным ветром улиц под моросящим дождем.

— Завтра тоже прогуляемся, — кивнула подруга. — На кладбище!

В свете подобной перспективы ветреные улицы старого Питера выглядели даже привлекательно. Мы сели в машину и поехали на Петроградскую сторону.

Пока добирались, дождь прекратился. Вот причина, по которой мы, петербуржцы, очень ровно относимся к местной погоде: пока будешь выговаривать ругательную фразу в адрес, к примеру, дождя, он закончится; не успеешь похвалить солнце — оно спрячется за тучами. Если тебе не нравится погода, просто потерпи немного — и она резко изменится.

Мы оставили машину во дворе дома тетушки, пешком дошли до станции «Горьковской», оттуда на метро приехали на Невский проспект и двинулись по нему, толкаясь в толпе гуляющих и перепрыгивая образовавшиеся на граните лужи.

Это, кстати, разительно отличает гостей города на Неве от его коренных жителей. Настоящие петербуржцы не перепрыгивают лужи. Они идут по ним напрямик к своей цели с отрешенными лицами. Это особый питерский дзен, который я еще не постигла.

У поворота на Большую Конюшенную толпа уплотнилась: народ задерживался, чтобы послушать уличного певца. Вооруженный гитарой и усилителем, тот с надрывом выводил:

— Ка-ак упоительны в России вечера![2]

— Че обобщаешь, на Колыме ты не был! — мимоходом попрекнул его бритый дядька.

Певец сбился и после недолгой паузы сменил песню, оставив, впрочем, трагический надрыв:

— Гори, гори-и-и! Моя звезда! Звезда любви…[3]

— Насчет звезды! — Я вспомнила, что не все рассказала товарищам. — Соседка сказала: дед Чижняк упоминал ее!